Двойничество - [48]

Следующая шестая глава начинается пространной выкладкой повествователя, в которой "доказывается небытие Божие". Рай видится Герману подделкой, а вернее проделкой, "демона-мистификатора", где вместо родных душ - лишь "гнусный фокус" - белые холодные собачки.

Герман, уверенный в своем чувстве юмора, на полном серьезе отождествляет свой творческий опыт с путями Провидения, возомнив себя если не Богом, то его соперником, способным исправить огрехи Всевышнего. Лучше всего об этом свидетельствует фабульная основа сюжета события: сотворение и убийство собственного двойника и попытка занять в мире двойное место, став Феликсом и Германом одновременно.

Сон о пустой комнате свидетельствует о том, что в глубине души Герман подозревает о собственной бездарности. Создавая "небывалую" рукопись, он пытается заболтать собственную пустоту, наполнить ее словами, обломками не им созданных моделей, да и сама идея двойников в том варианте, в котором ее разыгрывает набоковский герой-автор, манифестирует вторичную пустоту его души.

Сама тема двойников, положенная Германом в основу фабулы его произведения, в ХХ веке выглядит банальной, отдает, как замечает Ардалион, "халтурой". Эта идея воскрешается маргинальным, межкультурным сознанием Германа. Ведя образ жизни немецкого бюргера, он ощущает себя русским писателем, поэтому в сюжете романа Набокова "Отчаяние" присутствует как западная, главным образом связанная с немецким романтизмом, модель двойничества, так и его "русский тип". Немецкая романтическая модель двойничества разрабатывается в художественном пространстве двоемирия. В новелле Гофмана "Двойник" абсолютное сходство героев (Деодатуса Швенди и Георга Габерланда) является следствием того, что параллельно повседневной реальности существует некое "игралище темных сил", вмешательство которых вносит хаос и создает множество как комических, так и трагических конфликтов. Мир тайны, творчества, темных экстатических сил противопоставляется обывательской повседневности, и часто конфликт двойников как раз и обозначает существование этих противоборствующих миров, порой развертываясь на грани между ними. Двойники всегда антитетичны, хотя бы на уровне фабулы, как в уже упомянутой новелле Гофмана, однако не всегда вступают в прямое столкновение, как в "Петере Шлемиле" Шамиссо или в "Элексире Сатаны" Гофмана. Кстати сказать, в случае противоборства двойников мы действительно встречаемся в двумя персонажами (Тень и Петер, братья Викторин и Менард).

Если в раннем романтизме конфликт двойников может быть снят и персонажи разведены по разным мирам (в "Двойнике" Гофмана Деодатус, сын князя, становится наследником престола, а Георг уходит странствовать), то позднее поединок антиподов приводит к смерти обоих. Иногда субститутом гибели является уход инфернального двойника в мир темных сил, реализуемый как загадочное исчезновение.

Практически параллельно с двойниками, вступающими в непосредственную борьбу, в немецком романтизме встречается и иной вариант персонажей-антиподов ( "Золотой горшок", "Принцесса Брамбила", "Житейские воззрения кота Мура" Гофмана). Так, в "Золотом горшке" и "Принцессе Брамбиле" один и тот же персонаж, фактически раздваиваясь, существует в параллельных мирах, торжествуя в мире тайны и поэтической фантазии и терпя поражение в повседневности. В "Коте Мурре" кот является ироническим двойником Крейслера в обывательском мире. Крейслер и Мурр соединяются только в художественном пространстве всего произведения, и хотя Мурр, прожив достойную бюргера жизнь, благополучно умирает, а Крейслер остается в своем вечно становящемся мире, в соперничество они на уровне концепированного автора все-таки  ступают, но исход этого столкновения оказывается проблематичным.

Таким образом, для немецкого романтического двойничества и противопоставленность миров, и антитетичность двойников, и сосредоточенность сюжетного интереса на результате их противостояния являются важными и существенными признаками. Следует заметить, что в немецком романтизме в целом идея двоемирия ( и в какой-то мере двойничества) связывалась с темой народного духа, национального самосознания. Само пристрастие к фантастическим сюжетам наблюдается на фоне острого интереса к мифу, сказке и средневековой литературе. В фольклорных сюжетах романтики видели огромный художественный потенциал, который мог бы помочь осмыслить духовные проблемы нации, ее жалкое настоящее и великие возможности.

Романтические модели в значительной степени составили основу немецкой ментальности. Мучительный конфликт творца и бюргера обнаруживается у Томаса Манна и осмысливается в историческом пространстве ХХ века. Полунемец Герман у Набокова хотя ни разу и не упоминает о романтиках, тоже вовлечен в этот старинный конфликт. Кстати, у Пушкина, аллюзиями на которого полон набоковский текст, приверженность романтизму часто связывается с немецкими корнями или влиянием.[96] Будучи не удовлетворен жизнью заурядного коммивояжера, ощущая в себе демиургические силы, Герман создает собственного двойника, чтобы запустить процесс творчества. Двойник постулируется Германом как бы в ином мире, в ином пространстве. В качестве двойника набоковский персонаж-автор выбирает своего социального антипода - бродягу, бездомного оборванца. Чтобы создать при помощи Феликса "невиданное произведение", Герману необходимо переместить бродягу поближе к своему миру, а точнее, на своеобразную грань упорядоченного социализированного пространства. Вот почему в качестве места преступления, оно же фон великого творения, Герман выбирает незастроенный поросший лесом участок дачной местности возле Берлина. Часто упоминающаяся при описании пространства будущего художественного акта деталь - желтый разметочный столб - как раз и указывает на пограничность места последней роковой встречи двойников.