Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века - [9]

. В центре внимания Фитьян-Адамса оказывается провинция, которую он рассматривает «как микрокосм всего общества, в особенности в периоды значительных изменений»^{58}. Фитьян-Адамс указывает на то, что историку, выбравшему объектом своего исследования проблемы местной истории, приходится все время сталкиваться с проблемами истории национальной и поэтому ему необходимо четко осознать отношения между «локальным» и «национальным». Кроме того, важно видеть различия между краткосрочными и долговременными переменами, проявляющимися как на локальном, так и на национальном уровнях^{59}. Социальная организация, то есть набор правил и принципов организации государства или нации, предоставляет, по мнению Фитьян-Адамса, «словарь возможных вариантов, которые реализуются и интерпретируются различно в различных регионах страны в зависимости от структур, сформировавшихся на местах в результате традиций, культурного контекста места с его собственными специфическими особенностями топографии, исторического, демографического и экономического развития». «Общество», однако, «может быть только там, где есть люди», которые взаимодействуют между собой в соответствии с «разделяемым всеми кодом жизнеустройства (shared habitual code)», то есть общепринятым стилем жизни, и это общество всегда локализовано в конкретном пространстве. Историк, таким образом, должен смотреть не сверху вниз, а снизу вверх, оттуда, где социальные структуры «населены» людьми, в сторону более «широких» социальных организаций^{60}. Локальные общины, располагающиеся рядом, могут также образовывать «культурные провинции», для которых свойствен общий «культурный контекст» — местный диалект, схожая удаленность от центра, этническая или религиозная общность проживающих там людей, их одинаковая восприимчивость к культурным влияниям извне и так далее. Такие «культурные провинции» являются большими социальными структурами, чем локальные общины, и составляют, в свою очередь, нацию. Принципы соотношения истории локальных сообществ и национальной истории, разработанные Ч. Фитьян-Адамсом, не только позволили ему самому приблизиться к разрешению «многих загадок» в исследовании «утраченного культурного и социального прошлого провинциальной Англии»^{61}, но и открыли для исследователей, занимающихся локальной историей, возможность выйти на уровень глубокого теоретического осмысления роли отдельных регионов в общей истории страны, увидеть историю нации «как локальную метафору»^{62}.

Лорина Петровна Репина в своей книге Социальная история в историографии XX века подчеркивает:

…в последнее десятилетие активные поиски историками новых путей сосредоточиваются вокруг осмысления роли и взаимодействия индивидуального и коллективного, единичного и массового, уникального и всеобщего […] Ответ на вопрос, каким именно образом унаследованные культурные традиции, обычаи, представления определяют поведение людей в специфических исторических обстоятельствах (а следовательно, сам ход событий и их последствия), не говоря уже о проблеме творческого начала в истории, требует выхода на уровень анализа индивидуальной деятельности. Включение механизмов личного выбора является необходимым условием построения комплексной объяснительной модели, которая должна учитывать наряду с социально-структурной и культурной детерминацией детерминацию личностную и акцидентальную^{63}.

Использование подходов и данных антропологии, лингвистики, психологии, культурологии и других дисциплин существенно расширило исследовательское поле исторической науки и внесло значительные изменения в ее объект и задачи исследования. Размышления историков над методами работы с источниками и способами их интерпертации привели к осознанию необходимости соединения в историческом исследовании микро- и макроподходов, изменили способ отношения историка к фактам в истории и позицию самого историка в историческом нарративе. В последние годы все большим интересом пользуются работы, в которых автор не предлагает изложения последовательной череды событий с готовым ответом на вопрос «как это было?», а побуждает читателя посмотреть на возможные варианты развития событий, проанализировать потенциальные возможности их участников, мотивацию поступков и причины, по которым реализовались или не реализовались те или иные возможные сценарии в истории. Иначе говоря, по определению Л.П. Репиной, историки сегодня стремятся не писать историю с точки зрения настоящего, представляя ее в уже свершившемся, «победившем» варианте, а смотреть на прошлое как на развивающееся настоящее^{64}, выдвигая интересные гипотезы и по-новому анализируя устойчивые концепции и привычные категории^{65}.

Надо отметить, однако, что большинство перечисленных выше работ по локальной истории, использовавших новые методы и подходы, были посвящены изучению различных сторон жизни либо локальных сообществ в их целостности, то есть с разнообразным социальным составом населения, либо сообществ крестьянских и городских низов. Тенденция перехода в исторических исследованиях с позиций национальной истории на региональный уровень привела к смене объектов анализа и на персональном уровне: как уже отмечалось, историки «отвернулись» от «выдающихся деятелей» элиты и обратили свое внимание на неграмотных крестьян и им подобных представителей низших социальных групп. Это привело к тому, что дворянство, жившее в провинции, осталось на долгое время практически вне поля зрения историков.