Дворянская дочь - [3]

— Передайте ее светлости, что я жду ее здесь.

Пока горничная выполняла его просьбу, отец сидел, выбивая дробь пальцами, усыпанными великолепными кольцами.

«Придет ли мама? Будет ли она сердиться на отца?» — думала я, испытывая одновременно смятение и восторг.

Мама пришла.

Я приподнялась в немом изумлении. Она была одета в придворное платье из белой парчи с застежкой из драгоценных камней. С плеч ниспадала алая бархатная мантия, отороченная соболями. Бриллиантовое ожерелье с рубином украшало ее тонкую шею. Нити жемчуга доходили ей до колен. Голову венчал алый бархатный кокошник, расшитый жемчугом, и длинная, до пят вуаль, усыпанная драгоценными камнями. Голубая лента польского ордена Белого Орла пересекала ее грудь. Она казалась сказочной, но холодной Снежной королевой, царицей ночи.

— Должна ли я подчиняться вам, словно служанка, ваша светлость? — требовательно спросила она. Отец поднялся. Если мама была Снежной королевой, то он был Ледяным королем.

— Неужели это так много — просить, чтобы мать поцеловала перед сном свою единственную дочь?

Широко раскрыв глаза, я ждала, чья сила воли одержит верх в этом поединке. Мама сдалась первой.

— Не возражай мне сегодня, Пьер, — сказала она с певучей польской интонацией. — Мне трудно подниматься по ступенькам. Эта мантия такая тяжелая.

— Трудно? — отец пристально посмотрел на нее. — Тебе нехорошо?

— Я не… больна. — Выражение ее лица преобразилось, став мягким и многозначительным, таким, каким оно было тогда, во время поцелуя. Грациозным движением она протянула отцу руку.

— Елена, дорогая, это правда? Ты уверена?

— Абсолютно. Я хотела сказать тебе об этом еще днем, но Таня мне помешала.

— Дорогая, поверь, я так рад.

И он покрыл ее руки поцелуями.

— Прости меня. Может быть, нам лучше остаться дома?

— Нет. Мы должны ехать. Но после сегодняшнего вечера, — мама подошла к моей кровати, — я буду больше времени проводить дома, с нашей дочерью.

Мамин голос звучал так нежно, что я поразилась, как я могла хоть на мгновение подумать, что она не любит меня. Отец предупредил мой вопрос:

— Видишь, Таничка, мама так любит тебя, что собирается преподнести тебе самый замечательный из всех подарков: маленькую сестричку или братика, и ты уже не будешь одинока.

Я не чувствовала себя одинокой: ведь у меня был папа. И не была уверена, что хочу такой подарок. Впрочем, если она представляла себе все так…

— Я получу подарок ко дню рождения?

— Не так скоро. Летом. Спокойной ночи, родная, — и мама наклонилась ко мне.

Неужели она собиралась поцеловать меня? Я закрыла глаза в счастливом предвкушении. Мамина щека, такая нежная, что я даже не могла себе представить, коснулась моей щеки. В полном блаженстве я не открывала глаза до тех пор, пока шуршание маминого парчового платья и жемчужных нитей не затихло. А когда открыла глаза, то увидела, что она, обняв отца, как будто в полонезе, уже выходит из комнаты. И не было в выдуманном мною мире более блистательных и величественных сказочных принца и принцессы, чем мои родители.

После бала в Вербное воскресенье мама стала бывать со мной чаще. Она брала меня кататься с собой, разрешала приходить в ее покои для поцелуя на ночь, а иногда и днем, когда отдыхала.

Сидя на полу подле ее шезлонга, я строила домики из карт или домино и время от времени спрашивала: «Так, мама?», и она ласково что-то бормотала в ответ.

Я недоверчиво подняла глаза. Было ясно, что она не слышала ни слова. Какими-то вялыми движениями она перебирала страницы книги, которую держала в руках. Я видела, что она не думала ни обо мне, ни даже об отце. О чем же она мечтала?

Я заметила, что мамина талия уже не была такой тонкой, как прежде. Руки ее теперь часто блуждали вокруг новой выпуклости под платьем, и в эти моменты она выглядела мягкой и задумчивой.

Я начала засовывать себе под рубашку небольшую подушечку, копируя при этом мамино выражение лица.

— Что это у тебя, душа моя? — бывало спросит меня няня.

— Братик, — отвечала я.

«Кто же это посадил братика в мамин живот?» — недоумевала я.

Мисс Бэйли от моего вопроса покраснела и пробормотала что-то невнятное.

Няня сказала, что это сделал Господь Бог, но когда я захотела узнать как, она отмахнулась от меня, сказав: «Так, как это и должно быть».

В конце концов я решила спросить бабушку. Ее ответ был весьма откровенным.

— Твой отец, — произнесла она своим низким голосом.

— Но как же папа это сделал? — настаивала я.

— Так, как указал ему Господь, — сказала бабушка, предоставив мне строить дальнейшие предположения.

Я набивала рубашечки моих кукол лоскутками, рисовала дам с большими животами и играла в дочки-матери вместо игры в лошадки с царскими дочками. Я даже начала проявлять материнскую заботу по отношению к толстой и неуклюжей великой княжне Марии, которой ее старшие сестры Ольга и Татьяна отвели роль лакея. Анастасия — четвертая и последняя из совершенно ненужных, по словам бабушки, для династии дочерей, — была совсем малюткой, и у Марии еще не было союзницы. Как и я, маленькая Мария души не чаяла в своем отце. Государь и с ней, и с другими своими дочерьми был терпелив и внимателен. Но больше всего нежности и обожания он проявлял по отношению к прекрасной хрупкой императрице, бывшей принцессе Алике из Гессена, выросшей при дворе королевы Виктории и пересаженной на незнакомую, экзотическую почву.