Дворянин - [48]

Так уж вышло, что Москаленко проходила обучение в Голубицке и одним из преподавателей был как раз Проскурин. Если судить по рассказам самой Елизаветы Петровны, она, как и многие воспитанницы, была влюблена в своего учителя. Девушки оспаривали его друг у друга, ссорились и строили козни, а тот даже не подозревал об этом, будучи влюбленным в свою супругу.

Встречались они и после ее выпуска, и только тогда она призналась ему во всем. Не преминула предупредить и его жену, что, пока тот преподает в женском заведении, та рискует проиграть соперничество с молодыми козочками. Разумеется, шутя. Но, судя по тому, как супруга тогда вцепилась в руку мужа, Москаленко, сама того не желая, задела ее за живое. Потом в приватной беседе пришлось рассыпаться в извинениях, уж больно не хотелось расстраивать достойную женщину.

Обед был великолепен. Москаленко, не желая слушать никаких возражений, потребовала, чтобы один из матросов проводил ее на камбуз. Она хотела лично засвидетельствовать свою благодарность той, кто приготовил все эти яства. Проскурин пытался было возразить, но Елизавета Петровна в привычной своей манере ничего не желала слушать.

– Так вот вы какая, Капитолина Сергеевна! – встав в дверях, произнесла Москаленко.

Миловидная, в теле, но не толстая, как говорится, кровь с молоком, открытое лицо с виноватым и растерянным выражением. Не молода, но все еще в соку. Испытывая неловкость, женщина мяла фартук своими натруженными и сильными руками.

– Здравия вам, барыня, – поздоровалась женщина, не зная, как себя вести.

– Не стоит так смущаться, Капитолина Сергеевна. Многие пытались вытянуть Павла Александровича из той пропасти, в которую он сам себя загнал. И я не исключение. Но удалось это только вам. И я пришла сюда только ради того, чтобы поблагодарить вас за это.

– Так за что благодарить-то. Я ведь ничего и не сделала, – растерянно произнесла женщина.

– За то, что вы есть, Капитолина Сергеевна. И да, неужели этот бирюк не позвал вас замуж?

– Как же, звал. Только я не захотела.

– Почему?

– Я готова быть подле него, служить ему, заботиться о нем, но под венец не пойду.

– Отчего так?

– Не могу.

– Ну, как видно, у вас есть на то причины. Еще раз примите мою благодарность и мои искренние пожелания личного счастья.

Москаленко развернулась и направилась к выходу. Правда, пошла не тем путем, каким ее провел матрос, а обходя судно и удивляясь тому, как тут все устроено. Рядом с кают-компанией находились учебные классы, где сейчас как раз проходили занятия. Это было видно через окна.

Ничего удивительного в том, что на обед не пригласили преподавателей. Общество сословное, и, если те не дворяне, то и удивляться нечему. Как вполне объяснимо и отсутствие за столом капитана с офицерами, которые на подобных судах вовсе не обязательно должны быть благородного сословия. Хозяин мог сидеть с ними за одним столом, но, усаживая их вместе с гостями, он тем самым проявлял неуважение к ним. Это не было проблемой, если гости и команда являлись давними знакомыми и у дворян не возникало по этому поводу предубеждений. Но в данном случае дела обстояли иначе.

Два окна привлекли внимание Москаленко, так как оказались наглухо занавешены. С чего бы это? Оно, конечно, можно и не задаваться этим вопросом, ну мало ли на то причин. Только вот Елизавета Петровна твердо желала найти одного молодого человека, который непременно должен был находиться тут. Не мог не быть.

Влекомая любопытством, она открыла дверь и вошла в помещение, ярко освещенное множеством ацетиленовых фонарей с зеркальными отражателями. Два мольберта, стены, увешанные картинами. Причем написанными искусной рукой. И мало того, весьма поднаторевшей в своем мастерстве. Она не побоится сказать, эти работы превосходили приобретенную ею на порядок.

– Здравствуй, Боренька, – продолжая рассматривать картины, непринужденно поздоровалась она.

С момента ее появления Измайлов замер как соляной столб, с палитрой и кистью в руках. На его лице застыло выражение удивления и растерянности.

– Здравствуйте, Елизавета Петровна, – все еще пребывая в растерянности, поздоровался он.

– Если хотел спрятаться, нужно было запирать двери.

– Вообще-то воспитанные девушки не позволяют себе вламываться в помещения, где занавешены окна, – наконец совладал с собой он.

– Забыл, о чем я тебе говорила? Первая моя молодость была бурной. Нет-нет да и аукнется. Вот и сую порой свой нос туда, куда не следует.

– Это точно.

– Боря, не дерзи, – подходя к нему и бросая взгляд на мольберт, произнесла она. – Господи, жуть какая.

Это было самое начало. Наносился только первый слой красок. Но даже сейчас проступали ужас и напряжение подводной схватки человека и большой белой акулы. Акваланг Борис конечно же рисовать не стал.

– Надеюсь, что мне удастся передать все мои чувства, – набрасывая на холст покрывало, произнес он.

– А я в это верю, Боря. Итак, моя догадка была верна, и ты одаренный. Скажи, дружок, это твоя шхуна?

– Моя.

– Почему-то я так и думала. Проскурин – тоже твоя работа?

– Рыченкова и Носова.

– Носов?

– Наш механик.

– Вы вместе ходили на «Стриже»?

– Да.

– А Капитолина Сергеевна?