Дворец наслаждений - [5]

— Это ты, Паари?

Меня заметили. Выругавшись про себя, я вышел в полосу лунного света и оказался лицом к лицу с сумасшедшей. Ночью ее глаза казались бесцветными, но не узнать ее было невозможно. Пот струился с ее шеи и блестел на висках. Ко лбу прилипли мокрые пряди волос. Она слегка запыхалась, грудь вздымалась и опускалась под руками, прикрывающими ее куском ткани. Впрочем, женщина не слишком испугалась и быстро пришла в себя.

— Так это ты, младший офицер Камен, — сказала она. — Шпион Камен, презревший свой долг, обязывающий охранять нашего замечательного посланника Мэя, который сейчас храпит себе в своей лодчонке и не знает, что никто и не думает его охранять. Неужели в военной школе Пи-Рамзеса офицеров учат подглядывать за безобидными женщинами, Камен?

— Конечно нет! — воскликнул я, смутившись и в то же время рассердившись. — Но скажи, с каких это пор безобидные египетские женщины танцуют голыми при луне, если только они не…

— Кто? — спросила она. — Ненормальные? Сумасшедшие? О, я отлично знаю, что обо мне говорят. Но это, — она махнула рукой в сторону хижины, — мой дом. А это — моя пустыня. А вот это — моя луна. И я не боюсь ничьих глаз. Я никому не сделала ничего плохого.

— Значит, луна — твоя покровительница? — спросил я и сразу пожалел о своих словах, услышав, как горько засмеялась женщина.

— Нет, луна — это моя погибель. Я танцую под лучами Тота, чтобы бросить ему вызов. Значит ли это, что я сумасшедшая, юный Камен?

— Я не знаю, госпожа.

— Недавно ты уже называл меня госпожой. Ты очень добр. Когда-то у меня действительно был титул. Ты веришь мне?

Я взглянул ей в лицо.

— Нет.

Она усмехнулась, а я вдруг заметил в ее глазах странный лихорадочный блеск, от которого меня внезапно охватил суеверный ужас. В этот момент теплые пальцы женщины крепко сжали мою руку.

— Ты поранил локоть. Сядь. Подожди меня здесь.

Я сел, а она скрылась в хижине, откуда вернулась через мгновение с глиняным горшком. Присев возле меня, женщина сняла с горшка крышку, зачерпнула немного мази и осторожно нанесла ее на ранку.

— Это мед и молотый миррис, — объяснила она. — Надо, чтобы рана оставалась чистой, но если в нее попадет грязь, промой ее соком из листьев ивы.

— Откуда ты все это знаешь?

— Когда-то, очень давно, я занималась врачеванием, — просто ответила она. — Теперь мне запрещено заниматься этим ремеслом, поэтому, когда нужно, я потихоньку таскаю миррис из кладовой храма.

— Запрещено? Почему?

— Потому что я пыталась отравить фараона.

Я разочарованно взглянул на нее. Она сидела, обхватив колени руками, и смотрела на пустыню. Мне так не хотелось, чтобы это странное, эксцентричное существо оказалось сумасшедшей. Я хотел, чтобы она была в здравом уме и чтобы я мог узнать у нее что-то новое, достойное и вместе с тем неожиданное, непредсказуемое, такое, чего я еще не встречал в своей жизни. Предсказуемость — вот что всегда было мне опорой. Мне нравилось, что я ем хорошо знакомую, проверенную пищу, учусь в знакомой школе, что меня любит знакомая с детства семья, что каждый год мы веселимся на праздниках в честь наших и только наших богов. Я заранее знал, что моей невестой будет Тахуру, дочь весьма богатых родителей, что наш брак был задуман очень давно. И даже мое первое задание прошло спокойно, без приключений, я только выполнял свой обычный долг и рутинные обязанности. Ничто не подготовило меня к встрече со столь странной, непонятной мне женщиной, которая в диком танце кружилась под луной близ крестьянского селения. Однако ее сумасшествие все сводило на нет, она была всего лишь умалишенной, которой чурались и сторонились здоровые люди и которая не стоила моего внимания.

— Я не верю тебе, — сказал я. — Я живу в Пи-Рамзесе. Мой отец знаком со многими сановниками. Я никогда не слышал, чтобы царя пытались отравить.

— Конечно не слышал. Об этом знали очень немногие, к тому же это было давно. Сколько тебе лет, Камен?

— Шестнадцать.

— Шестнадцать. — Она протянула ко мне руку. Этот жест показался мне лишним, но вместе с тем удивительно трогательным. — Шестнадцать лет назад я полюбила царя и захотела отравить его. Мне тогда было семнадцать. Где-то сейчас спит мой сын, который живет и не знает, кто он, чья кровь течет в его жилах. А может, он уже умер. Я стараюсь поменьше о нем думать. Слишком сильна боль. — Она улыбнулась. — А впрочем, и верно, почему ты должен верить мне, какой-то сумасшедшей ведьме из Асвата? Иногда я и сама в это не верю, особенно в те дни, когда скребу пол в храме, пока еще не проснулся Ра. Расскажи мне о себе, Камен. Тебе нравится твоя жизнь? Твои мечты начали осуществляться? Где ты служишь?

Я знал, что мне пора возвращаться. Меня ждал часовой, которого я должен был сменить. Кроме того, в лагере могло что-нибудь случиться. И все же эта женщина чем-то удерживала меня. Не своим теперь уже очевидным безумием, нет, в этом, как ни печально, я вынужден был согласиться с посланником. И не своими странными речами, хотя я и нашел их весьма захватывающими. Эта женщина была чем-то для меня новым, чем-то таким, что будоражило и вместе с тем успокаивало мой Ка. И я начал рассказывать о своей семье, о нашем доме в Пи-Рамзесе, о моих ссорах с отцом, который хотел сделать из меня торговца, а также о моей победе в этих спорах и блестящем поступлении в военную школу при царском дворце.