Двоица - [25]

– Что вероятнее? – спросила Мишка.

– Я не помню. – Сенатор покачал головой. – Черт.

– Где вы были во время убийства? – спросила Мишка.

– Дома, я живу недалеко от «Кропоткинской». Я весь день провалялся дома. Около двух тридцати ко мне пришла Нина, – сказал Сенатор. – Только я все плохо помню.

– Ничего. А что вы думаете про Софьины подозрения?

– Она очень переживала. Знаете, у Сони очень сложные отношения с религией, она во всем видит знаки. Катя упала под поезд, а за несколько месяцев до этого они вместе наснимали фотографий в метро, вот Соне и показалось, что что-то не так.

– То есть на фотографии Софьина рука? – уточнила Мишка.

– Да, они тогда их много сделали, – сказал Сенатор.

– У вас нет каких-нибудь еще фотографий? Ну, кроме той, которая у Софьи в инстаграме?

– Нет, это нужно у Сони спросить. У нее наверняка сохранились.

– А как вы думаете, почему Соня все равно решила со мной встретиться, даже если знала, что фотография ее собственная? – спросила Мишка.

– Может быть, она хотела заземления, поговорить с кем-то вне тусовки, – сказал Сенатор.

– Заземления? – спросила Мишка.

Вместо ответа Сенатор указал на Мишкино запястье:

– На вас был этот крестик во время встречи с Соней?

– Я всегда его ношу, – сказала Мишка.

– Тогда можете не обращать внимания на все, что она говорила. Ее пугают люди с православной символикой, – сказал Сенатор. И даже здесь он не прозвучал снисходительно.

– Сильно пугают? – спросила Мишка.

– Она может совсем перестать соображать, – сказал Сенатор и, подумав, добавил: – Воспитание.

– Софья воспитывалась в религиозной семье?

– Я почти ничего не знаю про ее детство.

– Жаль. Но вы упомянули заземление.

– У Сони очень узкий круг близких людей. Когда внутри случается какое-то несчастье, ей может хотеться найти кого-то снаружи, спокойную гавань, в которой можно передохнуть, – сказал Сенатор.

– Вы хорошо ее знаете.

– Мы уже два года встречаемся.

– Расскажите про остальных гостей, которые были в тот вечер, – попросила Мишка.

– Нина Суворова – наша общая подруга. Она бывает в гостях довольно часто. Вы сегодня с ней встретитесь, и она вам все расскажет о себе сама. Избежать этого невозможно, – сказал Сенатор.

– Хорошо, а остальные? – спросила Мишка.

– Вершик – это Сонин друг детства. Он не совсем обычный парень, но хороший, – Сенатор улыбнулся. – Как видите, мне все люди из нашего круга нравятся. Тем более не верится в то, что Катю мог кто-то убить. За что?

– У Кати не было ссор? – спросила Мишка.

– Бывали, конечно, ссоры. С Соней и с Котей, но это обычно была какая-то мелочь. Она ко всем хорошо относилась, всегда старалась поступать как лучше, – сказал Сенатор.

– А почему она ссорилась с Соней?

– Сперва из-за того, что не хотела меня делить. Но с этим мы разобрались. Потом – что-то связанное с Двоицей. Катя под дозой становилась подозрительной. Ей казалось, что все про нее сплетничают.

– А про нее сплетничали? – спросила Мишка.

– Да про что? У нас почти ничего не происходит. Тусовка крепкая, меняется мало, а главное, все всё знают, – сказал Сенатор. – Ссоры всегда публичные. За спиной ничего не говорят – всё сразу в лицо.

– А когда Соня и Катя в последний раз ссорились? – спросила Мишка.

– Серьезно? Давно, месяца три назад, наверное. Тогда Катя неделю у Сони не появлялась.

– А с Котей Катя почему ссорилась?

– Из-за бога, – сказал Сенатор. – Катя была неверующая, а Котя у Вершика подхватила. – Слово «Бог» Сенатор произнес на бабушкин манер, с «х» вместо «г».

– Вершик религиозен? – спросила Мишка.

– В какой-то степени. По крайней мере, все время об этом говорит. Да вы и сами услышите при встрече, – сказал Сенатор.

– Это не совсем обычно для московской молодежи, – сказала Мишка.

– Да, в этом смысле тусовка у нас разнообразная. Вершик скорее параправославный – к РПЦ он никакого отношения не имеет. Котя за ним, только ничего не понимает. Соня себе на уме, почти об этом не говорит. Нина и Катя – воинствующие атеисты, а я… – Сенатор засмеялся.

– А вы буддист, наверняка какой-нибудь необычной школы, – сказала Мишка, которая уже заметила кожаную петлю на сенаторском ремне.

– Точно, – Сенатор поднял руки, как бы сдаваясь. – Но я это не очень серьезно воспринимаю. Современный буддизм – это приятная эстетика.

– Не скажите, – сказала Мишка. – Мне иногда кажется, что медитация гораздо выше поднимает человека, чем христианская молитва.

– Так это же и есть эстетика, – сказал Сенатор. Он оживился, и Мишка поняла, что его скука не была наигранной. Напротив, этот парень, по всей видимости, не интересовался расследованием.

– Что вы имеете в виду? – Мишке нужно было время, чтобы осмыслить это перерождение.

– То, как человек общается с высшими силами, – это, выражаясь языком нулевых, гламур, – сказал Сенатор, – А то, что происходит у него внутри, это…

– Дискурс, – сказала Мишка.

Сенатор даже вздрогнул.

– Вы меня не поняли. Не дискурс, а контроль. Важен не процесс и не то, как он выглядит со стороны, а то, как человек в нем участвует.

– И как же нужно в нем участвовать? – спросила Мишка. Сенатор на глазах превращался из медлительной статуи в резвого, хоть и немного оловянного солдатика сознания.