Двое в тундре - [4]

— Плохой работник, — укорял друга Нипилынкив. — Тебе бы тоже Мишкой быть — сосал бы да сосал лапу всю зиму.

Говорил это мальчишка просто так, он бы и сам не просыпался, да холод пробирал. Если еще и молчать, то не поймёшь — жив ли.

— Хочешь, я тебе сказку буду рассказывать про злых духов?

Лангенек лениво пошевелил ушами — мол, не возражаю, можно и про злых послушать, но про себя, вероятно, подумал: лучше бы про добрых, которые бы мяса не жалели, как сейчас…

По мнению чичине, духи живут в старой яранге, которую она никак не хотела покидать. В каркасном домике с железной печкой и раскладной мебелью — стульями, столом и кроватями — ей казалось тесно и жарко. С этими сказками Нипилынкив познакомился, когда был не выше гуся, ходил в керкере — меховом комбинезончике для малышей. Дедушка над духами посмеивался, он считал, что даже самый главный из них — звали его Кутх — глуповат.

— …Сам себя напугал! Пришёл на нашу Апуку, заглянул в воду. А оттуда навстречу этакая рожа скалится. И невдомёк Кутху, что это его собственное лицо. Он себя, как и каждый человек, красивым считал.

— Ты чего щеришься? — грозно спросил Кутх и ещё шире рот раскрыл.

А тот, что в реке, не боится, тоже больше зубы показывает.

Кутх совсем обозлился.

— Я тебя прибью! — кричит и поднял руку.

Водяной тоже взмахнул — грозится в ответ.

Такого Кутх уж не мог выдержать — нырнул в реку и давай её волтузить. Дрался, дрался, чуть сам не захлебнулся. Вылез на берег довольный.

— Ну как?! — говорит.

Апука успокоилась, и снова он увидел себя во всём безобразии, как в зеркале. Напугался Кутх — такой упрямый соперник, не одолеть! — и убежал…

Лангенек, который считал себя тоже красивым и умным, после последних слов помотал кончиком хвоста, выразив этим осуждение глупости.

В пещере было сумеречно, серо. Тусклый свет чуть пробивался лишь у входа, где слой снега тоньше.

«Сейчас бы мне глаза лисицы», — подумал Нипилынкив, вспомнив слова чичине. Она утверждала, что звери когда-то были совсем слепыми. Но потом сообразили, что так не годится, и научились глаза себе вставлять из ягоды: лисица брусничку, олени — княжнику, медведи — шикшу. Вот от этого-то олень всё видит коричневым, медведь — чёрным, а лисички-сестричка красным, весёлым…

Нипилынкиву нестерпимо захотелось света. Но выйти в такую пургу из убежища то же самое, что прямо из яранги кинуться в ледяную прорубь…

Он порылся у пояса и достал коробок со спичками. Потряс возле уха. Спички отозвались радостным сухим треском, зацокали как снегири, будто выговаривали: «Что ты, что ты. Нас много, нас много!»

«Не так уж и много», — подумал парнишка и со вздохом положил коробок обратно.

«Хоть бы выглянуть, посмотреть на свет, да и свежего воздуха надо», — убеждал себя Нипилынкив. Он опять полез к своему широкому ремню, вынул из кожаного кармашка бечеву, размотал и ощупью стал привязывать один конец к ноге зверя, другой закрепил у себя на руке, на запястье. Оправил кухлянку, надвинул плотнее малахай, торбаса подтянул и, волоча бечеву, начал выбираться из пещеры…

По глазам стегануло будто сухим песком. Мальчишка плотней сжал веки, но не отступил, высунулся наружу, сопротивляясь ветру. Голова, казалось, вот-вот оторвётся от туловища и понесётся по насту, как волчий табак. Нипилынкив представил себе этот гриб-шар, катящийся вприпрыжку по тундре. Вот он от удара лопается, и жёлто-зелёная сухая пыльная масса разметается со взрывом, затемнив на миг белую пелену! И опять непроглядь и крутящиеся по насту жгуты снежных струй.

Лангенек тоже выглянул. Гавкнул раз-другой на пургу, поскулил, теребя чёрно-белыми ушами, и лизнул хозяина в лицо, советуя, видимо, бросить эту затею.

Подняться Нипилынкив и не пытался, не мог даже встать на колени. Он пробовал осмотреться, как нерпа, высовывая только голову над лункой. Снег мгновенно сугробился, голова делалась холмиком.

«Где-то здесь стланик. Хорошо бы для костра».

Нипилынкив, не отрываясь от наста, для упора втыкая впереди себя нож, выбрался наружу. Глаза не раскрыть. Ветер стремился подлезть под него, развернуть, опрокинуть.

«Главное, чтобы не откинуло от логова. Бечева не удержит».

Нипилынкив, чтобы уменьшить напор пурги, повернулся лбом к ней навстречу. Так надёжнее: голова узкая, её обтекает, а кухлянка парусит.

Он потыкал в разных местах ножом, выкалывая куски наста. Нигде ни кустика.

Последний костёр

— Как ты мог маленького олешка одного оставить?! — выговаривал Нипилынкиву отец. — А если бы он замёрз или ворон заклевал?

— Уйнэ! — возражал Нипилынкив, потрясая малопулькой.

— Что, застрелил бы?..

«И застрелил», — думает Нипилынкив. Будто отец не знает, что он и куропаток и уток бил. А ворона поймал в петлю и наказал: привязал чаутом к нарте и до тех пор гнал упряжку, пока ворон не смог больше вслед лететь, даже каркать не мог, только клюв разевал. Тогда лишь и отпустил: пусть запомнит и другим закажет, как на оленят нападать… Нет, не дал бы олешка в обиду ни ворону, никому!..

Мальчишка вдруг ощутил мягкую мордочку, трущуюся о ладонь. Хотел прижать к себе.

«Ф-ру, ф-ру», — отстранился Лангенек. Это его обнял Нипилынкив вместо приснившегося оленёнка.