Двое в тундре - [3]

— Некуда идти, — вслух согласился с ним Нипилынкив и подумал: «Потрепать бы Лангенька, поиграть с ним. Но сейчас не до баловства, скорее бы куда спрятаться». — Лангенек, а медведь?! — оживился Нипилынкив. — Что ты затосковал? С ним пурговать можно. Да и за добычей обязательно вернутся. И скоро — туша-то даже не укрыта.

Пёс довольно вильнул хвостом и гавкнул, что на его собачьем языке означало: «Согласен. Пурговать так пурговать!»

Судя по тому, как мальчишка уверенно взялся сооружать возле медвежьей туши пещеру, как укрылся в ней, было видно, что это ему всё не вновь.

— Не пурга, мы подошли бы уже к долине Пиг-ваям, — продолжал разговаривать со щенком Нипилынкив. — Но всё одно б стан устраивать. Конечно, так!

Уминая снег телом и руками, он расширял логово, пока не смог вытянуться во весь рост, бок о бок с медведем.

— Ложись и ты тут! — приказал мальчишка Лангеньку. Но щенок, который никак не мог примириться с таким соседством, поскуливая, свернулся калачиком по другую сторону.

Пожалуйста. Нинилынкиву ничуть не хуже, даже наоборот: он очутился между двух пышных шкур — медвежьей и собачьей. Положив под голову рукавицы и подоткнув под себя полы кухлянки, мальчишка обнял пса и закрыл глаза. Ворочался, вздыхал, а сон всё не шёл и не шёл. Нипилынкив знал, что ему надо обязательно уснуть — сил прибавится и время пробежит. «Отдых только во сне, — не раз он слышал от своего деда. — А без дела — устаёшь вдвойне».

Когда Нипилынкив впервые надолго покидал родных, дедушка, утешая его, наказывал: «Тоска ли придёт или какая неудача, думай о хорошем — легче трудность одолеть. И уснуть от таких мыслей легче, а плохие сон гонят».

Нипилынкив принялся думать. Хорошего было много: школьный табель лучше, чем в прошлом году, от пурги с Лангеньком укрылись, и встреча с медведем удачная — еда под рукой. А самое главное — впереди длинные каникулы… Думал о хорошем, пока не задремалось.

…Прошли сутки. Путешественники доедали взятую с собой на дорогу буханку хлеба, закусывая сырой медвежатиной. Нипилынкив нарезал мороженое мясо тончайшими стружками и чуть подсаливал. Получалась строганина, обычное северное блюдо. Вместо чая — снег. Ели, спали, разговаривали и, конечно, ждали. Ждали, когда она утихнет, эта непогодь.

Весенние метели коротки, а тут затянулась. Даже через толстый слой снега доносился голос задурившей стихии. Воет и воет — время как будто остановилось. Из пещеры и носа не высунешь.

Нипилынкив продрог. Кухлянка хоть и сшита двойной — мехом внутрь и наружу, но холод пробивал всё сильнее: одежда отпотела и поэтому грела хуже. Он ёрзал, шевелил плечами, пальцами ног, крутил головой. Но куда ни повернись — лицом или рукой обязательно коснёшься снега. И сразу — вдвое холодней!

«Залезть бы на медведя и улечься на нём, — мечтал парнишка. — На шкуре, как на постели».

Нипилынкиву хотелось плотнее прислониться к медведю, но он никак не мог вытащить заледенелый кусок наста, который острым краем выпирал из-под туши. Тогда он снизу пробил ножом отверстие и, всунув туда дорожную палку, нажал на неё телом… И тут же на голову, на шею навалилась страшная тяжесть.

«Придавит!» — насмерть перепугался Нипилынкив. Но опыт мгновенно подсказал, как предупредить опасность: спина напружилась, ноги крепко упёрлись в противоположную стенку пещеры.

Нипилыпкпв, не меняя положения, ощупал сдвинутый ледяной клин и, осторожно разворачивая его, начал заталкивать обратно в гнездо, действуя палкой, как ломиком. Он уже поверил, что справится с опасностью, действовал расчётливо, неторопливо. Перед глазами у него стоял отец. Прошлым летом, когда перегоняли стадо через хребет О-юю на зимнее стойбище, произошло нечто подобное. Узкая тропа, по которой шли олени, вилась возле самого ущелья. Отец заметил катящийся сверху но склону камушек. За ним побежали, подпрыгивая, и другие. Они накатывались и накатывались на огромный валун, вблизи которого стоял пастух. Валун покачнулся и тоже начал отделяться. Если сорвётся, то следом загрохочет камнепад и тогда быть беде: оленей понесёт со страха. Одни слетят в ущелье, других прибьёт камнями…

Отец сделал единственное, что могло спасти стадо — в один миг очутился возле опасной глыбы и подпёр её плечом.

Олени шли и шли — в отцовском стаде их две тысячи — и не замечали опасности. Живая лента казалась бесконечной. Сейчас пастух не выдержит, отойдет — и конец стаду! Но Лынкин стоял, пока не прошла последняя важенка. После этого чичине целый месяц растирала ему плечо нерпичьим жиром, боялась, что рука отсохнет. В бригаде к имени Лынкииа с тех пор всегда прибавляли: «Тот, который скалу держал».

Нипилынкив наконец почувствовал. что он установил лёд на место, и, упираясь ногами, стам спиной задвигать его обратно в гнездо. С каждым усилием тяжесть, от которой у него уже отнималась шея, постепенно спадала. Но мальчишка ещё долго не смел убрать дрожащие руки, которые продолжали не верить, что опасность миновала.

Вторые сутки показались длинными-предлинными. Лангеньку что — поест, полижет снега и, свернувшись клубком, спать, даже нос хвостом прикроет: и тепло и сытно. Медведь кормил исправно, от постоянной сытости у пса живот надулся как барабан.