Двое в новом городе - [13]

— Разве так уж трудно понять?

— Я вот не понял. Объясни.

— Пусть он тебе объяснит, — кивнул я на краснорожего.

Железнодорожники как в рот воды набрали. Я глянул на них с презрением.

— Бабы, — говорю им, — глотайте свою анисовку! Чего уставились?

Один из них поднес фонарь к моему лицу, хотя и без того было светло. Я повернулся и пошел. Красномордый тут же завопил, что я не уплатил за анисовую.

— Верно, — сказал я, возвращаясь к стойке. — В этом ты прав. А вот что вино разбавляешь — не прав!.. Дай-ка мне еще одну анисовку.

— Не дам.

— Как это так? А план?.. Товарищ милиционер…

Обернулся — милиционера уже и след простыл. И железнодорожников нет — удрали. Видно, я в самом деле был порядком пьян. И до того мне стало грустно — все-то от меня убежали, снова я один как перст. Прямо хоть плачь! Захотелось вдруг заорать, устроить бучу, да такую, чтобы вмешалась милиция, но я передумал. Какая от этого польза? Я покинул забегаловку, которую неизвестно почему нарекли закусочной, и двинулся куда глаза глядят. Тоже мне, не смог даже милиции насолить!..

Шагаю по улице, а в душе свербит — хорошо бы сейчас полаяться с кем-нибудь. Но с кем? Тихо вокруг, пусто. Еще и десяти нет, а все расползлись по своим углам. Зеленая, провинциальная скука! Пересекаю площадь, останавливаюсь посередине, там, где белым кругом обозначено место милиционера, и начинаю регулировать несуществующим уличным движением. Никто мне не препятствует. Некому препятствовать! Иду дальше. В ногах особой уверенности не ощущаю, но постепенно ветерок освежает меня. Со стороны Марицы веет прохладой.

Я поворачиваю к реке. Мной овладевает желание искупаться. А что? Сейчас июнь, ночь теплая, я один… Прохожу по мосту на тот берег, спускаюсь к ракитнику. Никогда еще не был я таким решительным. Впервые так радует меня природа. До чего же я сообразительный! И наблюдательный. С поразительной настойчивостью упиваюсь красотой июньской ночи. Все отлично видно. От моего ястребиного взгляда не ускользают даже ветки прибрежной вербы. Они словно вырезаны из вороненой стали, но я-то знаю, что это обыкновенные зеленые листочки. Миную рощицу акаций и незаметно для себя оказываюсь у самой кромки берега. Передо мной река — широкая, полноводная. Слышатся всплески: вроде бы кто-то купается? Нет, никого. Река спокойна. На другой стороне виднеются корпуса комбината. Градирни похожи отсюда на гигантские кринки, а трубы уставились в небо, будто орудийные стволы. Мерцает множество огней. Высоко к небесам тянутся багровые дымки — это серный цех. Слышен непрерывный гул, подобный грохоту мчащихся под землей поездов. Я стою как зачарованный. Ноги затянуло в холодный песок, не могу сделать ни шагу. А река все бежит, плещется о берег, рокочет комбинат, огоньки подмигивают мне, словно хотят что-то сказать.

Тонкими легкими полосками скользят облачка. Между ними проглядывает луна, но она не может соперничать в яркости с заводскими огнями. Я выискиваю взглядом, где кислородный цех, суперфосфатный, механический, автобаза. Вся эта громада напоминает мне старинную крепость. Я воин из этой крепости, воин с грузовиком. И вдруг одиночества моего как не бывало. Я пробую декламировать стихи Вапцарова о заводе будущего, только не могу вспомнить ни строчки. Эх, сюда бы сейчас Виолету — она-то все знает!

По берегам реки темнеют старые плакучие ивы, склонившие ветви к самой воде. На той стороне, за ивами, начинается огромный заводской двор — другой его конец где-то далеко на равнине. Еще дальше высится холм, там кладбище, укрытое густой тенью деревьев. Вдоль кладбища проходит железная дорога. Печальное место! Хорошо, что завод шумит днем и ночью, не оставляет времени на скорбные раздумья о бренности жизни.

Песок прочно взял меня в плен, а мне приятно, нет никакого желания двигаться. Пожалуй, я не буду купаться: вода холодная. Лучше смотреть на нее издали, она плещется и блестит под луной. Или, может, это не лунные блики, а заводские огни?..

Я вдруг замечаю, что сижу на песке. И это еще приятнее. Хмель явно начинает проходить, а вместе с ним и острота восприятия, с какой я вглядывался в ночные предметы. Окружающая природа уже меньше интересует меня. Теперь я переключаюсь на самого себя и вновь убеждаюсь, что был здорово пьян. Хорошо, что не полез купаться. А то бы завтра нашли мой труп. И все терялись бы в догадках: что же толкнуло его, меня то есть, на самоубийство? Так вот и возникают недоразумения.

Мрак обступает со всех сторон. Я почти ничего не вижу. Только слышу, как позади, в акациях, подает голос соловей. Спустя несколько мгновений ему вторит другой. У меня такое ощущение, что они обращаются ко мне. Снова наплывают мысли о сущности жизни, и снова прихожу к выводу: не по той дороге я иду. Вот и дошагался — сижу на песке у Марицы, жалкий, словно обгорелый пень.

Сколько я так просидел, не помню. Но когда наконец встал и двинулся домой, было очень поздно. Ноги вязли в песке, я стыдился самого себя. Добрался до зарослей акаций, где заливались соловьи. Река уже исчезла из виду. Только с другого берега доносился деловой рокот завода.