Двое в новом городе - [12]

Сейчас твой бывший супруг, которого ты бросила на произвол судьбы десять лет назад, сидит в общежитии и пишет на тебя характеристику — какой он тебя знает, что о тебе думает. Одним словом, опять ты у меня в лапах. Рассердишься, если я причислю тебя к мелкой буржуазии? Заплачешь, если грохну кулаком по аккордеону, с которым по субботам ходишь на спевки самодеятельного хора? Но зачем? Давай оба — и ты и я — спросим: зачем? Кому от этого польза? Ведь человек только однажды рождается на свет. Для чего родились мы с тобой? Чтобы жить в одиночестве и мстить друг другу? Нет, подобная звериная философия не по мне! И я вывожу своим корявым почерком на белом в клеточку листе:

«Виолета Вакафчиева — энергичная и культурная женщина. Все поручения, которые возлагала на нее партия или молодежная организация, она выполняла добросовестно. Ей чужды мещанские предрассудки. Она всегда боролась за новое в жизни. Кое-кто обвинял ее в гнилом либерализме и бытовом разложении, но это неправда. Она честный и чистый человек… Рекомендую ее для назначения на должность».

Я поставил точку, встал, просмотрел написанное — надо же, целых три страницы! — и вздохнул, как бы освобождаясь от старого, тяжкого бремени. Мне бы давно надо было отплатить ей добром. В конце концов она его заслужила. Зачем нам уподобляться случайным встречным на улице, равнодушно проходить мимо? Зачем прятаться? Ведь не кроты же мы, живущие под землей, не стервятники. И не монахи-отшельники, чей век давно уж миновал.

Я сложил исписанные листы, запихнул их в конверт — пускай почта доставит его Гергане. В другом конверте отправил анкету, где уточнил кое-какие подробности своей биографии. Теперь можно было с чистой совестью присоединиться к моим коллегам, пропустить стопочку. Впрочем, в буфете их не оказалось — видно, отправились к вокзалу. И я зашагал туда с твердым намерением напиться.

5

В заведении было накурено и шумно. Разговоры велись вокруг сегодняшнего матча. Бог весть почему я был настроен против «Раковского», но вмешиваться в споры не стал. Прямым ходом направился к стойке, за которой лысый краснорожий детина с черными усиками обслуживал многочисленную клиентуру. Я заказал себе анисовой, потому что этот напиток забирает меня сразу, не дает рассуждать и сомневаться. Предпочитаю пить ее без воды — не то что мои коллеги, которые аккуратно, по капельке разбавляют анисовую водой, пока жидкость в рюмке не побелеет. Они называют это пойло кобыльим молоком. Размышляя об этом, я быстро выпиваю рюмку и тут же принимаюсь за вторую. Вокруг толчея, я оказываюсь в группе железнодорожников. Закопченные, перепачканные сажей — видно, явились прямиком со станции. «Все мы путники, — думаю я, — судьба у нас общая». И это действует на меня успокоительно. Я уже смакую третью рюмку и слышу, как один из железнодорожников на чем свет стоит ругает буфетчика за то, что тот ему разбавил вино водой. Краснорожий отпирается, а железнодорожники смеются, подначивают:

— Кто же крестный? Кто окропил водицей?

Краснорожего это задело. Он кричит, чтобы они убирались вон из заведения, те на него ноль внимания. Наверное, потому, что их «подавляющее большинство». Зачинщик ссоры прямо так и высказался, когда красномордый пригрозил его стукнуть. Меня уже «повело», и я вмешался в перебранку.

— В самом деле, — сказал я, — кто же крестный?

Буфетчик повернулся в мою сторону:

— А ты кто такой?

— Гражданин, — ответил я.

— Какой еще гражданин?

— Гражданин республики.

— Мразь — вот ты кто!..

Ну, можно ли такое стерпеть? Я потянулся, чтобы схватить его за воротник, но воротника не оказалось: краснорожий был в одной майке — в эти дни внезапно наступила жара, необычная для июня, — и я ухватился за загривок. Железнодорожники пришли в бурный восторг.

— Осторожно… полегче… придушишь еще, — сквозь смех говорили они мне.

— Иной смерти он и не заслуживает, — отвечал я, стараясь добраться до горла моего противника.

— Ты вот, значит, как, задушить хочешь? — завизжал красномордый, с силой отталкивая меня. Я покачнулся и упал на руки железнодорожникам.

— Он меня душит! — вопил буфетчик.

— Да, хочу его придушить, — признался я.

Железнодорожники хохотали. Они изготовились еще раз подхватить меня, но я им не доставил такого удовольствия. Противно было прикасаться к этому отвратительному загривку, жирному, словно поросячья ляжка. Кожа у мордатого потная и скользкая; видно, он тут, за стойкой, давно — оплыл. Смотреть на него — и то противно.

— Поганец, зачем людей обманываешь? — спросил я его.

— А ты что за птица?

— Нет, ты мне ответь.

— Сейчас я тебе отвечу… Товарищ милиционер! — заверещал он почище свистка. — Товарищ милиционер, арестуйте этого хулигана. Руки распускает… Посягнул на жизнь…

— На чью жизнь?

— На мою.

Милиционер посмотрел на него с недоверием. В руке он держал стакан с вином. Я спросил:

— Твое небось тоже покропил?

Он не понял. Тогда я объяснил:

— Вино не разбавлено?

— Ничего, пить можно, — ответил он, сделав глоток.

— Ну, конечно, для народной милиции всегда без водицы!

Милиционер нахмурился.

— Что ты этим хочешь сказать?

Железнодорожники притихли.