Двое из многих - [9]

— Знаешь, Пишта, где бы мне сейчас хотелось оказаться?

— Где же, дорогой Имре?

— В нашем родном лесу, в Сарвашке… Там я знаю один родник… Говорят, у нас сейчас на родине революция… Вот бы мне туда!

— Землицы небось захотел получить, а?

— Захотел, Пишта, да еще как захотел! Два бы хольда в Эгеде! У моего брата там крохотный виноградник. Какое вино он давит!.. В двенадцатом году ливни смыли там верхний слой земли… Пришлось ее в корзинах носить… А знаешь как хорошо возиться на винограднике! Окапываешь его, опрыскиваешь, собираешь урожай!..

— Да, поесть жареного мясца, выпить доброго винца, понежиться в объятиях красотки… Вот это да!

— Так-то оно так! В тринадцатом году мой отец арендовал у старого Мойеса два хольда земли. Ну и земля же это была! Одни камни да кочки! Повозились, мы там достаточно. Корчевали делянку, камни выбирали. Когда же мы привели виноградник в порядок, хозяин отказал нам в аренде и стал обрабатывать его сам.

Керечен тем временем внимательно наблюдал за парой букашек, которые медленно ползли по стволу дерева, на котором он сидел.

— Лишь бы только у нас на родине победила революция… Тогда все будет хорошо!

— Думаешь, ее можно задушить? — с тревогой спросил Тамаш.

— У господ большая сила в руках… — задумчиво ответил Керечен.

Оба помолчали. Когда они покидали избу отшельника, оба решили, что ночевать будут не под открытым небом, а в шалаше, но теперь у них для этого не было сил.

— Знаешь, Имре, — тихим надтреснутым голосом проговорил Иштван, — у меня такое чувство, что завтра мы наконец должны встретить людей.

— А почему ты так думаешь?

— Да так. Я помню, как эта местность выглядит на карте. Если мы не очень ушли в сторону, то через день ходьбы наверняка выйдем к какому-то селу.

— Если до того момента мы не помрем с голоду или нас не сожрут волки…

— Не жалуйся! Радуйся, что ночи тут светлые, а то побродили бы мы в темноте по такому лесу.

— Здесь, конечно, лучше, чем на дне Камы.

После недолгого молчания первым заговорил Керечен:

— Если нам посчастливится выбраться из этого леса, нужно жить с умом. Одежда на нас такая, что никто не догадается. Да и на пленных-то мы совсем не похожи. Целых два года я жил среди здешних мужиков, языку их научился. Я с ними смогу договориться.

— Хорошо… А сейчас попробуем уснуть.

Друзья нашли себе удобное место под густым кустом и улеглись…

Сколько они проспали, они точно не знали, а когда проснулись, солнце стояло высоко в небе. Напившись и набрав воды в туесок, Иштван и Имре тронулись в путь.

Шли несколько часов подряд, устраивая пятиминутные перерывы. Ноги дрожали от усталости, но еще машинально передвигались. Сильно уставший солдат может какое-то время идти в строю и спать на ходу. Точно так же со страшным стуком продолжает работать изношенный механизм старой машины… Почти из-под самых их ног нет-нет да выскакивали зайцы, в которых можно было бы бросить топор… Но путники не замечали этого.

Почти ничего не соображая, они брели дальше. Спотыкались, падали, вставали и снова брели, с трудом волоча ноги. Вода у них кончилась, и во рту так пересохло, что даже разговаривать было трудно. Из стесненной тяжелым дыханием груди вырывались лишь нечленораздельные звуки, похожие на хрип…

Сколько они шли, трудно сказать… А сколько же еще нужно идти?.. До самой смерти? А кто их хоронить будет?.. Раз-два… Раз-два… Словно тикают заведенные часы: тик-так, тик-так… Раз-два… Раз-два… Но ведь приходит время, когда у часов кончается завод…

Иштван и Имре свалились на землю почти одновременно.

Иштван, коснувшись земли, потерял сознание и распластался, как мертвый.

Имре оказался покрепче. Пересилив себя, сел и с трудом открыл слипавшиеся веки. В голове бродили обрывки каких-то мыслей. Он плохо соображал, спит он или бодрствует. Руками нащупал под собой сухую щепу. В голову пришла мысль о волках, которым нетрудно будет напасть на них… Дальше он действовал машинально, вернее, действовал уже не он, а инстинкт самосохранения.

Лежа, он нагреб руками сухой щепы, прошлогодней травы и, чиркнув последней спичкой, зажег костер, который сначала сильно задымил, выбросив к небу большой шлейф густого дыма, но все же разгорелся…

На какое-то мгновение Имре подумал о том, что ведь и они сами могут сгореть от этого костра, но сил отодвигаться или погасить огонь у него уже не было. Веки словно свинцом придавило, и Имре погрузился в глубокое забытье.

СРЕДИ ПРОСТЫХ И ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

Максим Степанович Зайцев, зажав между колен сосновый чурбак, заученным движением щепал дранку, которой собирался заново покрыть давно прохудившуюся крышу сарая. Погода как раз благоприятствовала такой работе, и сегодня было воскресенье — можно не спешить.

Вся семья Зайцевых была в сборе. Старшей дочери Анне уже исполнилось двадцать лет. Девка, как говорится, была на выданье. Красивая, черноволосая да голубоглазая. Правда, щеки ее тронуты несколькими оспинами, но они такие маленькие, что их не сразу заметишь. Две другие дочери намного моложе Анны. Им еще положено в школу бегать, но сельская школа теперь работала нерегулярно. Учителей-мужчин всех забрали на фронт, а оставшаяся одна-единственная учительница не в состоянии была наладить регулярные занятия. Так что обе младшие дочери Максима Степановича в школу не ходили и занимались время от времени дома. Правда, все эти занятия состояли в основном из чтения хрестоматии.