Дверь в лето [с рисунками] - [71]

Что может быть проще времени?

(Несколько соображений о путешествиях в прошлое и будущее)

Ведь кузнечик скачет, А куда — не видит.

Козьма Прутков

Говорят, что в наши фантастические времена, когда прошлое, по мнению британского остроумца, у нас непредсказуемо, а будущее весьма неопределенно, произведения профессиональных фантазеров как-то бледнеют. Кое-кто считает, что жанр НФ вообще отойдёт на задний план. Лично я так не думаю. Напротив, я полагаю, что именно сейчас нам очень может помочь как раз НФ, и в особенности — та её часть, которая вплотную занимается путешествиями во времени (в прошлое ли, в будущее — куда автору захочется). Точнее даже, не самими путешествиями, а их последствиями — социальными, психологическими, политическими, нравственными (да-да, бывают и такие).

Какая тут связь?

А вот какая. Мы привыкли писать историю без черновиков, по-живому, как бог на душу положит. Почему-то мы всегда утешаем себя тем, что всё можно исправить, что у нас есть резервы, а потом выясняется, что и исправить нельзя, и резервов нет. Время ускоряется стремительно, и в каких-то случаях последствия могут стать непредсказуемыми.

«Старый метод — сначала проводить испытания, а потом исправлять ошибки — больше не годится. Мы живем в эпоху, когда одна ошибка может сделать уже невозможными никакие другие испытания». Эту толковую мысль высказал американский фантаст Джон Кемпбелл, который у нас не слишком известен (по-моему, незаслуженно), зато хорошо известен у себя в Штатах. И далее он добавил: «Научно-фантастическая литература дает людям средство экспериментировать там, где экспериментировать на практике стало нельзя». Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Фантасты, отправляя своих героев путешествовать во времени, старались промоделировать, «проиграть» те ситуации, которые в тех или других обстоятельствах могли бы осуществиться. «Мы не предсказываем будущее, мы его предотвращаем», — говорил другой американский фантаст Рэй Брэдбери.

Не скажу, как другие повести и романы Хайнлайна, а «Дверь в Лето», что вы сейчас прочли, не принадлежит к числу глубоких философских произведений. Чего нет, того нет. С предвидениями там тоже не густо. Упоминается, правда, мельком некая ядерная война между Востоком и Западом, но, по автору, этот конфликт оказался для Америки не слишком обременительным. Простим писателю эту наивность: из нашего 1990-го видно то, что не было заметно ещё в 1957-м, когда произведение впервые увидело свет. Толком тогда ещё не было известно про губительное воздействие радиации, о «ядерной зиме» никто и не думал, слово «экология» актуальным ещё не успело стать. К самой ядерной войне отношение было прямо-таки легкомысленное (к счастью, в период Карибского кризиса президенту Кеннеди уже хватило политического здравомыслия понять, чем может закончиться обмен даже очень небольшими «толстяками» или «малышами»). Но, повторяю, о конфликте в повести говорится мельком: писатель просто отдавал дань бытовавшим в обществе стереотипам.

А сама по себе вещь Хайнлайна — доброе и милое произведение, где путешествие во времени автор использует для того, чтобы дать возможность герою поквитаться с обидчиками и соединить свою судьбу с судьбой любимой девушки. По-моему, получилось очень хорошо и трогательно. И вообще, путешествия во времени для того, чтобы поправить свои личные дела, — совсем недурной способ применения машины, «изобретенной» Гербертом Уэллсом. Коллеги Роберта Хайнлайна по ремеслу нередко употребляли эти машины для целей куда менее благородных. Их герои что-то там крали в прошлом или будущем, использовали машины, чтобы захватить какую-нибудь властишку или, на худой конец, просто прошвырнуться в другие эпохи с туристскими намерениями — людей посмотреть, себя показать, сувениров привезти. Один даже застрелил Магомета — не из выгоды, а так, эксперимента ради. Так что на этом фоне мистер Дэвис из повести Хайнлайна просто образец добродетели, без шуток.

Другое дело, что в ряду подобных произведений «Дверь в Лето» не открыла каких-то новых горизонтов и не обогатила ничем особенно новым собственно идею путешествий во времени. Но Хайнлайн и не стремился здесь быть первопроходцем — благо открытия его предшественниками и коллегами были сделаны, и можно было, не изобретая излишних велосипедов, учесть их при построении сюжета. А сюжет он построил неплохо.

Открытия же в этой области были сделаны другими, и наш святой долг назвать эти имена. Для экономии времени и места ограничимся тремя: Герберт Уэллс, Айзек Азимов и Рей Брэдбери.

«Машина времени». «Конец Вечности». «И грянул гром».

Как вся русская классическая литература вышла из гоголевской «Шинели», так и вся англо-американская фантастика на тему хронопуте-шествий базируется на этих трех вещах.

Первый, Уэллс, придумал принцип. До него, конечно, кто-то тоже разгуливал по разным эпохам, посылал героев в путешествия то туда, то сюда, и следопыты от литературоведения назовут несколько имен. Однако в литературе — в отличие от изобретательства — первый не тот, кто раньше других придумал, а тот, кто придумал и отменно об этом написал. Уэллс, изобразивший и сам рукотворный аппарат для перемещений во времени, и своего джентльмена-путешественника, написал просто здорово. Помните: викторианская Англия, неяркий свет свечей и Путешественник, входящий в зал навстречу своим гостям: «Не хотите ли взглянуть на саму Машину Времени?» И — легкая ажурная конструкция, вроде биплана братьев Райт: никель, слоновая кость, горный хрусталь. В одной небольшой повести Уэллс разом расширил координаты обитаемого мира на порядок, возникло четвертое измерение, столь же неисчерпаемое, как первые три, но неосязаемое, таинственное. Жутко-таинственное. Если вспомнить мифологию, то ужасный Сфинкс задавал путешественникам загадку, как раз связанную с метаморфозами человека во Времени. Герой Уэллса обуздал эту стихию, подчинил себе, но в будущем его все равно ждал Белый Сфинкс — непостижимый символ бесконечно далекого и бесконечно непонятного грядущего (именно в пьедестале Белого Сфинкса и прячут свирепые Морлоки украденный у Путешественника аппарат). Впервые в романе Уэллса возникли эсхатологические мотивы. Мрачную картину вырождающегося человечества писатель нарисовал не оригинальности ради и отнюдь не из каких-то мизантропических побуждений. Лично я подозреваю, что он намеренно хотел вызвать легкий шок, привести в смущение, поселить беспокойство, предупредить об опасности (какой? — он чувствовал ее, но еще смутно). Если принять во внимание кое-какие уроки истории, которые нам преподали гораздо позднее, то окажется, что предвидение писателя о возможности превращений классовых конфликтов в биологические не столь абстрактно-химерично. Трагическое подтверждение тому, к примеру, — людоедские штучки нашего «вождя всех времён и народов», о которых вспоминать тягостно, а забывать преступно.