Только перед смертью, когда он уже не сознавал, что происходит.
– Ну и что? Если он боялся несчастных уколов...
– Да неужели ты не понимаешь, почему? – с отчаянием сказал Мак-Аарон. – Все еще не дошло? Он боялся, что, если ему впрыснут наркотик, он может проговориться об Алексе и парне, сам того не зная.
Он мог бы все выдать и в конце концов отправить парнишку в тюрьму.
Только это и было у него на уме. Вот какой он был человек. И даже если ты хочешь его обвинить...
Он посмотрел на Мела, ожидая его реакции, и, по всей видимости, был вполне удовлетворен увиденным.
– Трудно хранить такое в себе, – сказал он. – Я это знаю, Мел. Но мы должны. Если мы расскажем, значит, Сай зря прошел через все это.
– А сколько мы сможем скрывать, по твоему мнению? Ведь есть статуя, внутри которой гниет Алекс, где бы она ни была. Рано или поздно...
– Уж во всяком случае, не рано, – сказал Мак-Аарон, – и, скорее всего, очень и очень поздно. Может быть, через два поколения. – Он с трудом поднялся, подошел к склепу и вставил ключ в скважину бронзовой двери. – Погляди-ка, – сказал он. – Это единственный ключ, так что пользуйся случаем.
Какая-то неведомая сила подняла Мела и бросила его к открытой двери. Он чувствовал, что ему не хочется идти, не хочется видеть то, что придется увидеть, но не мог противиться этой силе.
Солнечный свет, пройдя через открытую дверь, залил застывшие недра гранитного склепа и упал на крышку вместительного гроба на возвышении у задней стены. А у его подножия, глядя на него, с лицом, искаженным вечной и бессильной яростью, стояла статуя безумного Тиберия.
