Двенадцатая интернациональная - [17]

Вышеупомянутые немецкие туристы — не кто иные, как сборщики и пилоты, присланные гитлеровской Германией в распоряжение мятежников. Осведомленные люди утверждают, что немецких самолетов получено уже 60; проверить эту цифру я не смог, так же как и другую: мне сообщили о прибытии сюда 30 итальянских машин, — однако визуально некоторые из последних мне довелось наблюдать. То были главным образом великолепные, цвета слоновой кости «савойя-маркетти». Кстати, когда я задал вопрос, как зовут испанского летчика, дважды спикировавшего на республиканский линкор «Хайме I» и попавшего в него, мне без колебаний ответили: «Это был итальянец…»

В купе делалось все более душно. Мне захотелось проветриться. Возвратив Ганеву журнал и перешагивая через перепутанные ноги наших спутников, я спросил:

— Как все-таки случилось, что ты, в твоем возрасте, решился ехать воевать?

— Не смог больше смотреть со стороны, — коротко ответил он.

Примерно то же мог сказать и я…

Выйдя на продуваемую со всех сторон площадку вагона, я окунулся в прохладный сырой мрак, сотрясаемый ужасающим грохотом, сквозь который прорезывался скрежет ерзавших один по другому стальных листов, служивших мостиком между вагонами. Продолжало моросить, и мелкие капельки дождя щекотали лицо, но струи воды, срывавшиеся с крыши нашего вагона, минуя меня, падали на противоположную площадку, и с такой силой, что даже в этом шуме их было слышно. Пахло мокрым железом. По бокам летели прямоугольные пятна света, слева прыгая по темным кустам, а справа — скользя по шпалам, за спиной глухо взвыл далекий паровоз. Сквозь черную мокрую ночь разогнавшийся поезд мчался на юг, к испанской границе.

Только что прочитанная развязная болтовня кровавого севильского Ноздрева, сумевшего нахрапом — в беспроигрышном расчете на трусость и беспринципность офицерской касты — захватить власть в главном городе Андалусии, на самом деле привела меня в возбужденное состояние. До сих пор сногсшибательные подробности этого детективного скетча были мне неизвестны. Все остальное, в частности сведения насчет итальянской и германской авиации, сейчас не представляло особого интереса. Еще за месяц до того, как в «Иллюстрасьон» были помещены отрывки из донесения французского разведчика, не кто-нибудь, а сэр Персиваль Филлипс, титулованный посланец «Дейли телеграф», газеты английских тори, писал, что в начале августа на севильском аэродроме обреталось до двадцати немецких транспортных самолетов типа «юнкерс», пять немецких же истребителей с наспех закрашенными свастиками и пятнадцать бомбардировщиков «капрони» того самого образца, который недавно не без успеха применялся в Абиссинии. Телеграмма, перепечатанная многими из французских газет, отмечала сверх того, что на упомянутом аэродроме работают шестьдесят германских авиаторов и двенадцать итальянских, а также что один гитлеровский специалист обучает испанских артиллеристов обращению с последней моделью германского зенитного орудия, могущего вести прицельный огонь на высоте до семи тысяч метров. В те же дни американец Кникербокер сообщил из Испании, что одна из провинциальных фашистских газет в простоте сердечной поместила заметку о прибытии в Сарагосу четырех итальянских бомбардировщиков «савойя».

Ни для кого на свете не было секретом, что с самых первых дней мятежа в испанском Марокко начали приземляться летевшие из Сардинии муссолиниевские бомбардировщики; если же для кого и было — то перестало, поскольку меньше чем через две недели один из самолетов разбился на территории французского Марокко, чуточку не дотянув до границы испанского, а два других совершили вынужденную посадку в Алжире неподалеку от Орана. Но девять во всяком случае долетело до цели, и это они, повредив «Хайме I», изгнали республиканский военный флот из Гибралтарского пролива, и это под их защитой транспорты с войсками мятежников пересекли его и высадились в Кадисе, это они 9 августа сбросили бомбы на Малагу, 11-го — на Мериду, а 12-го на Бадахос. Но именно тогда, когда эти поистине вопиющие факты фашистской интервенции стали общеизвестны, — именно тогда и было поспешно пущено в ход пресловутое «невмешательство», опиравшееся на абсолютно, надо признать, неопровержимый постулат о том, что испанская междоусобица есть внутреннее дело самих испанцев. Крыть было, что называется, нечем. Мало кто, однако, заметил, что как раз в тот момент, когда британские дипломаты торопливо подыскивали юридические обоснования невмешательства, генерал Франко сделал патетическое заявление, в котором утверждал, что «битва, разгоревшаяся в Испании, является эпизодом великой мировой борьбы между агентурой разложения и тиранической анархии, с одной стороны, и поборниками порядка, свободы и дисциплины — с другой». Бесспорно, этот типично фашистский треп не следовало принимать всерьез, и уж, конечно, бедненькую свободу, надежно зажатую между порядком и дисциплиной, занесло в первую декларацию Франко не от хорошей жизни. Однако тот факт, что одному из инициаторов и главарей генеральского путча за Пиренеями зачем-то понадобилось подчеркивать его международное значение, был сам по себе знаменателен. А между тем организовавшие невмешательство английские консерваторы умудрились не заметить эту симпатичную декларацию. Впрочем, они не обращали внимания и на гораздо более убедительные вещи. Вообще наследственное лицемерие правительства Великобритании — а вслед за ним и правительств других буржуазно-демократических стран — превзошло на сей раз наиболее поразившие воображение классические образцы: моментами представлялось, что все эти власть имущие господа вовсе и не притворяются, а просто-напросто утратили здравый смысл.