Двенадцать тысяч голов скота - [2]

Кровь прилила к его лицу, и он припустился еще быстрее. Он был уже у калитки и открыл ее, когда услышал где-то рядом короткий свисток постового.

Ведомый черным указующим пальцем объявления, Горе направился к какому-то погребку в глубине двора. На двери его большими буквами значилось: «Убежище для 10 человек». «Не успели еще набежать. Найдется местечко», — подумал Горе и открыл дверь. Пол комнаты был цементный, окно наглухо заштукатурено. С потолка свисала грязная лампочка. По стенам стояли несколько мешков с песком и ведро воды. В центре комнаты — деревянные скамьи. Когда он вошел, старик и две женщины устремили на него любопытный взгляд.

— Доброе утро, — сказал Горе, с трудом переводя дух и тем не менее заставляя себя улыбнуться. — Ну и бежал же я, — добавил он, утирая щеки платком. — А я думал — сегодня они не прилетят.

— Говорю я вам, эта тревога не настоящая, — вступил старик неожиданным басом. — Я сегодня утром слышал по радио: сейчас устраивают учебные тревоги. Вот и вчера вечером объявляли... Это учебная!

Он говорил явно распаляясь. Это был благородного вида старец с еще красивым лицом и густой, почти совсем поседевшей шевелюрой; он то и дело мигал от набегавшей слезы. Одна из женщин раздраженно на него глянула. Возраст ее было определить трудно, но скорее всего она была стара. На широкоскулом нечистом лице выделялся большой, почти бесформенный рот с неровными пожелтевшими зубами. Наградив старика насмешливым взглядом, она резко вернулась к своей соседке:

— Я, барышня, здесь не останусь! Не нравится мне в погребе. Сегодня у меня с утра левый глаз так и дергается. Не к добру это...

— Елисавета! — попыталась осадить ее соседка.

— По мне, барышня, лучше нам вернуться домой, — снова затараторила Елисавета. — У нас-то дома лучше. По мне...

— Елисавета! — вдруг прикрикнула «барышня». — Не серди меня, у меня кровь бросается в голову, того и гляди, опять станет дурно!

«Барышне» было лет пятьдесят. Сухая, с длинным носом и холодными выцветшими глазами, одетая скромно, но не без кокетства, она нервно куталась в бледно-розовую шаль. Горе вдруг понял, что перед ним знатная дама, закивал головой и попросил разрешения сесть рядом со стариком. Никто не удостоил его ответом.

— Я из Питешти, — заговорил он, немного смешавшись. — Сюда приехал по делам. Двенадцать тысяч голов породистого скота. И разрешение на экспорт у меня есть... Я — Горе, Янку Горе! — представился он уже тише, оглядел всех по очереди, и плутовская улыбка вспыхнула на его губах.

Но похоже, никто его не слушал. На него смотрели как на пустое место. Елисавета без конца крестилась и шептала молитвы.

— Ты соли взяла? — раздраженно спросила хозяйка.

Елисавета, продолжая шептать молитву, покачала головой.

— Да перестань ты молиться, вот накличешь беду! — прикрикнула хозяйка.

Горе, который тоже собрался было перекреститься, не посмел, только сказал:

— Может, на наше счастье, пролетят мимо, к Плоешти. Может, они только так, попугать нас. Их ведь Плоешть интересует, буровые скважины. Нефть...

Никто не отозвался.

— Я собственными ушами слышал сегодня утром по радио, что будет учебная тревога, — настаивал старик, снова раздражаясь.

Он вскочил и ринулся к дверям, склонил набок голову, прислушался. Горе будто ненароком снова вынул часы, долго взвешивал их в правой руке, потом в левой. И когда старик легкими осторожными шагами вернулся на середину комнаты, сказал, обращаясь к нему:

— Царские часы. Купил их по случаю в Одессе. Они принадлежали царю. Вы только возьмите их в руки — не поверите!

И он хотел отцепить часы от толстой золотой цепочки, но тут старик, который будто ничего и не слышал, обратился к даме и с саркастической усмешкой спросил:

— У вас были известия от Пэунеску, уважаемая госпожа Попович?

— А вам-то какое дело? — обиженно вскричала Елисавета. — Лучше бы заплатили за квартиру!..

— Елисавета, прошу тебя, не вмешивайся, — перебила ее хозяйка.

Она бросила взгляд на старика и пожала плечами. При упоминании этого имени Горе разволновался, хоть продолжал играть часами и делал вид, что не слышит разговора.

— Я предупредил, что человек он несерьезный, — обиженно заметил старик. — У меня ведь тоже есть связи. Я говорил, чтобы вы не верили...

Горе захлестнула злоба. Да будь Пэунеску честным человеком, будь он человеком слова, он бы давно добыл ему, Горе, разрешение Министерства финансов, за которое получил уже три миллиона. И он, Горе, был бы теперь с товаром на границе; шутка ли: шесть тысяч голов скота, чистой прибыли сорок миллионов! А не терял бы времени в Бухаресте под бомбежками...

— Вы знаете Пэунеску? — обратился он к старику, не в силах больше молчать. — Пэунеску из Министерства финансов?

Старик не удостоил его взглядом, только пожал плечами, улыбнулся и произнес:

— Лучше бы мне его не знать... Но в конце концов, я выполнил свой долг, вовремя предупредил вас...

— Вы хорошо его знаете? Что он за человек? — шепотом переспросил Горе.

Но старик снова сделал вид, будто не слышит, проследовал мимо Горе и сел на свое место. «Да они сумасшедшие!» — подумал Горе, отвернулся, плюнул и вытер платком губы.