Двенадцать тонн бриллиантов - [5]

— Ох! С этой рукописью еще работать и работать. Там много длиннот и ненужных деталей. Автор пишет прилично, но это не профессиональный писатель. Ах, мадемуазель Иоланда, профессионализм легко не дается, это дело долгое, помните об этом. — Гаэтан де Солис направился к двери. — Уважаемые дамы, не буду мешать вам работать… И желаю прекрасно провести остаток вечера.

Он церемонно раскланялся и пошел по коридору, в самый конец, к своему кабинету. Звук удаляющихся шагов де Солиса тут же приглушил мягкий ковер.

Мадам Лежербье снова взяла в руки строкомер.

О чем она думала?

О грустной судьбе мсье де Солиса, неизвестного поэта? О следующем приключенческом романе, который она будет выпускать в свет?

Иоланда листала свой блокнот.

— Так чем мы занимались? — спросила мадам Лежербье.

— Мы говорили о шрифтах…

— Ну да… А если мы обратимся к разным типам? — Она хихикнула. — Я не говорю о мсье де Солисе, я говорю о разных типах шрифтов… Знаете, милая Иоланда, ведь у литер есть толщина и высота…

— Да. Толщина, или ширина, — это… хм… расстояние между боковыми стенками литеры.

— Совершенно верно.

Иоланда покачала головой.

— А разве не говорят также — эта литера крупная?

Мадам Лежербье помахала своим строкомером:

— Будьте внимательны, миленькая моя, это не одно и то же. Крупная — это не в ширину, а в высоту, высоту шрифта или рисунка! И высота эта имеет название. Это кегль — размер шрифта, определяемый расстоянием между верхней и нижней стенками литеры. Кегль (или кегель) измеряется в типографских пунктах. — Она потрясла своей линейкой в воздухе. — И как раз с помощью этого строкомера. Что такое пункт? Мне кажется, я вам это уже говорила…

— 0,376 миллиметра.

— Правильно. Есть литеры размером в шесть или семь пунктов, ими набирают примечания в самом низу страницы… Есть литеры в восемь, девять, десять и одиннадцать пунктов. Восьмой кегль — это мелкий шрифт. А вот если книгу набрать одиннадцатым кеглем, читать ее будет очень удобно… Ясно?

— Вполне, — ответила, улыбаясь, Иоланда.

— И должна добавить, дорогое мое дитя, что выбор шрифта — одна из первейших задач того, кто готовит книгу в печать. Если книга не очень объемная, можно набирать ее довольно крупным шрифтом. Когда она очень большая, то ты вынужден выбрать более мелкий шрифт… Итак, первым делом надо подсчитать количество знаков в рукописи…

— И вы каждый раз их считаете?

— Каждый раз.

Мадам Лежербье прервалась.

Из глубины коридора послышался глухой звук.

— Да что же это такое? — спросила Иоланда.

— Не знаю. Будто бы куча рукописей свалилась со стола. Должно быть, мсье де Солис решил навести у себя порядок…

Иоланда резко обернулась к двери.

— Там шаги… Кто-то прошел по коридору.

Они обе поднялись.

Мадам Лежербье, так и не выпустив из рук линейки, побежала вслед за Иоландой.

В коридоре никого не было.

Серый ковер освещала только одна, висевшая в середине коридора лампа.

— Гаэтан! Гаэтан! — позвала мадам Лежербье слегка дрожащим голосом.

Никто не ответил.

— Может, он вышел, — прошептала Иоланда.

Казалось, она пыталась себя успокоить. И тогда в свой черед позвала сама:

— Мсье де Солис…

Во всех комнатах издательства «Бабилас» стояла мертвая тишина.

— Пойдем посмотрим! — скомандовала мадам Лежербье.

Они бросились в конец коридора.

Кабинет главного редактора был крохотной комнаткой, он облюбовал ее за то, что она находилась дальше всех других от коммутатора и от входа.

В этой узенькой и тихой келье мсье де Солис принимал авторов, читал и правил рукописи.

Дверь была приоткрыта.

— Гаэтан, вы здесь? — крикнула мадам Лежербье.

Никто не ответил.

Она толкнула дверь.

Главный редактор издательства «Бабилас» был распростерт на ковре перед своим рабочим столом, среди груды рассыпавшихся страниц.

Он был недвижим.

* * *

Когда человек в плаще вышел из коридора, уже совсем стемнело.

Он повернул направо и, оставляя за спиной «Комеди Франсез», пошел вдоль массива серых домов Национальной библиотеки, занимающих довольно большой отрезок улицы Ришелье.

Теперь прохожие на улице встречались ему гораздо реже. Большинство лавочек было уже закрыто.

Человек прошел метров его пятьдесят, шагая быстро, но не торопясь.

На проезжей части было пустынно. Чуть впереди несколько машин застыли перед красным огнем светофора. В это мгновение черный автомобиль, стоявший на другой стороне улицы, медленно двинулся вперед и поравнялся с человеком в плаще. Дверца отворилась.

Человек нырнул в машину, которая на полном ходу рванула к зданию Пале-Рояля и повернула на проспект Оперы.

До этой минуты водителю не было сказано ни единого слова.

Человек в плаще вжался в сиденье, опустив голову и низко надвинув на лоб шляпу.

Водитель автомобиля, человек плотного сложения, в темноте, делавшей черты его лица почти неразличимыми, жевал жвачку.

У него была массивная спина, широкий затылок и отвислые, подрагивающие щеки.

Миновав Оперу, автомобиль двигался по бульвару Османи; человек в плаще выпрямился на сиденье.

— Все нормально, Толстяк, можно мчать вперед… За нами никого.

Водитель быстро посмотрел на своего спутника. Яркий свет от витрины большого магазина выхватил его широкую и тусклую физиономию, на которой торчал крохотный носик.