Двенадцать несогласных - [48]

Она не знала, что Сережина мама будет приходить по утрам в дни митингов посидеть с детьми и будет говорить: «Осторожно, Настя, учти, если тебя арестуют, я больше не буду сидеть с твоими детьми и отпускать тебя на митинги».

Она не знала, что однажды на митинге «Антикапитализм» ее арестуют, бросят на металлический пол тюремного автозака, навалят сверху еще гору арестованных и станут бить по голове сапогами и превратят лицо в сплошной синяк, и вырвут клоками волосы.

Она не знала, что однажды один из их товарищей, студент-химик, соберет самодельную бомбу и попытается взорвать ее у входа в правительственное здание. И что Сергея посадят из-за этого несостоявшегося взрыва как организатора уже не по административной статье, а по уголовной. Хотя Сергей понятия не будет иметь о бомбе. Хотя бомба будет скорее фейерверком, чем боеприпасом. И ей придется объяснять сыну, почему папа в тюрьме. Она не знала, что придут жестокие времена. Что даже несанкционированный пикет будет считаться не административным нарушением, а уголовным преступлением, экстремизмом.

Она не знала, что каждый раз каждый Марш несогласных ее мужа будут арестовывать первым и отпускать последним. И каждый раз она будет бегать по отделениям милиции и спрашивать, не видел ли кто Сергея Удальцова. Она не знала ничего этого, но поняла вдруг, что все уже как будто случилось. Свечки потрескивали. Священник расправил епитрахиль и сказал:

– Ты уже его жена. Единая плоть. Помогай мужу. Это твой крест. Всегда будь с ним рядом.

Он хотел добавить еще «в горе и в радости, в здравии и в болезни, пока смерть не разлучит вас». Но не стал добавлять. Просто благословил. Накрыл Насте голову епитрахилью и отпустил ей грехи – вольные и невольные.

Глава 8 Максим Громов: человек, который курит, но не выбрасывает окурки, а кладет в карман

Если тебя поместили в штрафной изолятор, то получается, что сидишь в трижды тюрьме. Вокруг тебя лагерная зона: вышки, колючая проволока. Посреди зоны стоит лагерная тюрьма для провинившихся заключенных. А посреди тюрьмы – штрафной изолятор для заключенных, провинившихся в тюрьме.

Одиночная камера штрафного изолятора узкая, как пенал. После подъема надзиратели требуют прислонить к стене сколоченную из деревянных реек шконку. Шконка прицепляется к стене железной скобой, подобно тому, как прицепляются к стене поднятые полки в плацкартных вагонах. Поролоновый коврик, служащий ночью матрасом и постелью, требуют засунуть между шконкой и стеной. Из мебели остается только узенький бетонный столбик посреди камеры – табурет. И столбик чуть пошире – стол. Сидеть на табурете получается только одной ягодицей. Ложиться нельзя. Даже на пол.

Под потолком сияет яркая лампочка. Сквозь окно, выходящее во внутренний двор тюрьмы, забранное решеткой и закрытое сплошным деревянным щитом, солнечный свет не попадает. И воздух с улицы не попадает тоже. Зато льется музыка. Громкая музыка. Детские песенки или записанные на магнитофонную пленку крики муэдзина. Это называется «музыкальная шкатулка» – род пытки. Десять часов подряд звонкий детский голос выводит: «Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда мои друзья со мной», а ты один в камере. Или взрослый голос по-арабски кричит: «Вставайте, молитва лучше сна», а ты рад бы лечь, но некуда.

Максим примостился на жесткой бетонной табуретке и, стараясь не пускать в сознание детские песенки, припоминал стихи:

Носят ведрами спелые гроздья,

Валят ягоды в глубокий ров.

Ах, не гроздья носят – юношей гонят

К черному точилу, давят вино.

Кто это? Максимилиан Волошин? Да, Максимилиан Волошин. Максима немного покачивало от слабости. Шел десятый день голодовки. Но кроме слабости голодовка приносит еще и удивительную ясность мысли, и стихи вспоминались легко. За два года, проведенные в одиночных камерах, Максим вспомнил множество стихов. В одиночестве выясняется, что стихи, прочитанные когда-то и забытые, на самом деле можно вспомнить. Можно извлечь их из тайных закутков памяти с тем же счастливым чувством, с каким извлекает заключенный из сапога нож, пронесенный сквозь три обыска.

Максим вспомнил даже, где и когда купил этот сборничек стихов Максимилиана Волошина. В 1992 году в Москве на Новом Арбате на книжном развале. Вместе с книжкой Эдуарда Лимонова «Это я, Эдичка».

С самого детства у Максима не было родного города – города, в котором он жил бы постоянно и к которому был бы привязан. Профессии у него тоже не было. Он не мог бы сказать наверное, фрезеровщик он или трубач. Он родился в Липецке, какую-то часть детства провел в Чебоксарах, поступил там в музыкальное училище, но однажды отправился погостить к другу в Череповец, встретил в Череповецком музыкальном училище девушку по имени Светлана, влюбился с первого взгляда, да так и остался в Череповце, несмотря на то, что девушка, ради которой он остался, вовсе не разделяла его любви. Год поучившись в Череповце на трубача, Максим пришел к военкому и попросился в армию: иначе самостоятельно Максиму не хватило бы сил разорвать узы несчастной любви. Череповецкий военком был отставным офицером спецназа, потерявшим ногу во время военных действий в Египте. Он удивился, что Максим сам пришел к нему: парень, прописанный в Чебоксарах, а живущий в Череповце – армия ни за что бы не нашла Максима, если бы он сам не пришел в армию. Военком удивился, подарил Максиму свежий номер коммунистической газеты «Завтра» и сказал: