Двенадцать - [9]

Когда в том же шестьдесят четвертом в нью-йоркском Куинсе на Всемирной ярмарке открылся испанский павильон, сеньор Иглесиас устроил туда поездку для всего класса — да не просто так, а еще и с проходом в кулуары и знакомством с цыганскими исполнителями фламенко. Уму непостижимо, как простой безденежный учитель мог искать и находить такую радость в будничной повседневной жизни.

Любовь Фернандо к своей исконной культуре оказалась настолько заразительной, что Макс вскоре загорелся доподлинной страстью ко всему испанскому, в том числе к истории древних цивилизаций инков и майя, с которыми, несмотря на всю их продвинутость, до странности быстро и легко, как-то даже без усилий, совладали испанские конкистадоры. И вот девятого сентября шестьдесят шестого года, в возрасте шестнадцати лет, полный энтузиазма Макс в составе ученической группы отбыл на трансатлантическом лайнере «Аурелия» в английский Саутгемптон, чтобы оттуда отправиться в Барселону, где он рассчитывал как можно больше узнать о культуре, породившей Кортеса и Писарро.

Там его определили в семью Сеговия, где всем заправляла вдовая мать. Помимо нее там было трое детей и бессменная кухарка Хульета, проживающая в семье с рождения их старшего сына Алехандро.

Этот необычайно красивый двадцативосьмилетний повеса водил дружбу с моделями, артистами и художниками, включая самого Сальвадора Дали. По профессии он был архитектор, но особого успеха на своем поприще не достиг и постоянно воевал с матерью из-за денег, всякий раз оправдываясь, почему у него не складывается карьера.

Архитектором готовился стать и второй сын, двадцатичетырехлетний Роберто. Не обладая броской внешностью старшего брата, он брал свое приятным голосом. Впрочем, на лицо меньшой тоже был недурен, хотя и малость щекаст. Как раз когда у них поселился Макс, Роберто отпраздновал помолвку со своей школьной зазнобой Кристиной, худышкой на полголовы выше жениха. Пара была, что и говорить, забавная, но оба милые, смышленые и добрые.

Макс по большей части общался с Роберто — то за картами, то в разговорах о музыке, архитектуре или еде. Будучи гурманом, Роберто познакомил своего иностранного приятеля с безмерным ассортиментом блюд испанской, каталонской и баскской кухни.

Самым же задушевным было общение с Эмилией, младшей в семье. Ей было двадцать, так что в возрасте у них получался более-менее паритет. Она изучала литературу в Барселонском университете, и они часами беседовали о классиках, писателях и поэтах, глубоко погружаясь в философские аспекты. С Максом они были как брат с сестрой. Ни о каком флирте и речи идти не могло. К тому же у Эмилии был состоятельный поклонник из Мадрида, Китано, исправно наезжавший по выходным. Он, не скупясь, водил ее и Макса то в театр, то на балет. Захаживали они и в рестораны с варьете.

При этом самым колоритным персонажем в семье была, пожалуй, la señora — вдова Сеговии. Ее муж в свое время создал вполне успешную контору по медицинскому страхованию, но, увы, безвременно ушел из жизни, оставив жену с тремя малолетками на руках. В Испании образца пятьдесят шестого года мужчин и женщин еще не уравняли в правах, а уж в бизнесе женщины и вовсе были нонсенсом. Поскольку тогдашние испанские законы запрещали незамужним женщинам владеть делом, la señora оставила себе фамилию мужа — Сеговия.

Предпринимателем она была, как говорится, от бога и постепенно, вдобавок к страховой конторе, обзавелась химчисткой, несколькими бакалейными лавками и пляжным кемпингом на побережье Коста-Брава, к северу от Барселоны. Ее постулатом было «Трудись не покладая рук». Свою рабочую этику она привила Роберто и Эмили, но только не Алехандро, которого неудержимо влек мир богемы и гламура.

Во всем том, в чем мать Макса, Джейн, была безнадежно слаба, сеньора Сеговия, наоборот, блистала. Она не отличалась красотой, но деловой хватки и эстетизма — да-да! — в ней было хоть отбавляй.

Бессменная кухарка и служанка Хульета стала детям, можно сказать, второй матерью. Родом из бедняцкой деревушки где-то в Арагоне, в услужение семейству она поступила еще шестнадцатилетней девчонкой, а на момент приезда Макса ей было уже под пятьдесят. Она частенько брала гостя с собой на рынок, где научала его, как надо выбирать овощи посвежее и какие живые куры к столу сгодятся лучше.

«Este chico es mas listo que el Diablo!» — говаривала она своим случайным собеседникам. «Паренек этот, что при нашей сеньоре, сметливей черта!»

При этом в голосе Хульеты слышалась такая гордость за вверенного ей заокеанского юнца, что Макс невольно улыбался.

За девять месяцев житья в Барселоне он поднаторел в языке настолько, что разговаривал не хуже какого-нибудь кастильца. Да и сердцем к Испании парень прикипел так крепко, что родной английский язык ему казался теперь порождением скорее логики и умственной гимнастики, чем выражением мыслей, идущих из глубины души.

Макс побывал во всех крупных городах. Его коньком стал барселонский архитектор Антонио Гауди. Он посетил родные места Эль Греко; в Гранаде впечатлился величавой Альгамброй; в Галисии угощался морскими уточками; прогуливался старинными улицами Саламанки, воспетыми Унамуно. При этом он еще сильнее проникся духом испанской культуры, ее любовью к жизни и неистовой страстью. Все здесь казалось ему знакомым. В этой стране Макс почувствовал себя как дома.