Две жизни в одной. Книга 3 - [55]

Неожиданно наступила зима. Хорошо, что буквально накануне успел появиться трактор с заказанным продовольствием и почтальоншей.

- А мотопырка! - сокрушался Прокопыч. - Так и не явилася. Зря столько грибов насушили! Видно, сломался транспорт у парня. А можь, он и сам того? Мало ли. Всяк в жизни бывает! Но наш товар, Марьюшка, не портится. Главное - мешок с грибами под потолок повесь, поближе к печи, год провисит. Теперь-то мы уж точно, - продолжал старик, - отрезаны от всего мира. Как-нибудь прокукуем до весны. Вот так-то, Мария. А то, если хочешь, переселяйся в мой дом, хотя... - Прокопыч вдруг замолчал.

- Конечно, можно, - ответила Мария, - но свой дом - есть свой дом. Тем более, я живу со стучащей машинкой как с товарищем по работе. Не хочу мешать. Да и вы, вижу, не очень рветесь жить в сообществе? Все здесь привыкли жить по одиночке.

- Что верно, то верно, - ответил Прокопыч, стоя возле калитки. - Ты дорожку к колодцу почаще от снега чисти, а то навалит, без воды будешь. Пока землю морозит еще слегка дедуля-Мороз. Керосинчик зря не жги, да и дровишки экономь. Где их зимой добыть-то. Те, что из лесу натаскали, попиливай, не ленись. Все при деле. А то и с ума можно сойти в нашей-то глухомани. Никуда ведь теперь не подашься! - и Прокопыч ушел.

- Эх, Ингурка, Ингурка! - вздохнула Мария, глядя на кошку. - Чем я тебя кормить-то буду? Придется на консервы налегать, уж не взыщи. В пристройке мыши бегают, вот и кормись по случаю. А пока не замело, сходим-ка к Пелагее за молоком да за сметаной. Козы-то у ней еще дойные.

Подходя к дому белой старушки, Мария увидела, как та, стоя у крыльца, смотрит в сторону леса и бесконечно крестится. «К чему это?» - подумала Мария. Увидев соседку, Пелагея опустила руку и сделала вид, что хочет взять хворостину со ступеней. - И чего стесняется? У каждого свой бог, своя вера.

- К вам можно? - спросила Мария.

- А почему нельзя? - доброжелательно ответила старушка. - Коза Зойка куда-то подевалась. Волки еще далеко, свои логова обихаживают. Уж потом появятся, как оголодают. Вы уж кошку на двор не выпускайте. Мало ли что. В позапрошлом году была в деревне не одна, всех клыкастые перехватали. А кошечка-то ваша мне знакома! - вдруг неожиданно, странно улыбнувшись, продолжала Пелагея. - Ингуркой звать. Прокопыч давеча сказывал. Садитесь, - предложила хозяйка, постелив на ступеньку крыльца толстый домотканый половик, сложенный в несколько рядов. - Хотите узнать про племянницу и ту женщину? Так слушайте и ничему не удивляйтесь, главное, не пугайтесь. Да, - махнула Пелагея рукой, - теперь вы никуда до весны не уедете. Уйти отсюда трудно. Сто с лишним километров по такой дороге, точнее, по бездорожью, по глубокому снегу будет не под силу. Но знать кое-что вам следует.

Как объяснить, что старушка вдруг заговорила? Наверное, предчувствует - приближается зима.

- Не природа и не зима, - мысленно отозвалась Пелагея, - а желание освободиться от гнетущих воспоминаний. Но вслух произнесла:

- Время здесь остановилось, вы разве этого не почувствовали? Так слушайте. Давно это было. Деревня наша была многолюдной. И дорога в мир, пусть и просеками, но существовала. Пока не появилась Евфросиния. Откуда она взялась, никто не помнил. А поселилась она в доме, в котором вы сейчас живете. А дом-то был вроде постоялого двора, по-нынешнему, если говорить, что-то вроде гостиницы. Но многие, что останавливались у ней на ночлег, куда-то исчезали. Многие. Много уж лет никто не заходит в дом. Боятся. Исчезли из него все его хозяева. Ушли в никуда. Жил у ней постоялец - квартирант, старичок ученый по инженерной части, исчез. Вскоре пропали две веселых подружки - туристки. Исчезли разом. Искали, не нашли. Как сквозь землю провалились. Куда-то подевался немолодой механик, непьющий, негулящий. С тех пор стал люд утекать из деревни. Кто в город, кто в другие селения подался. Природа здесь замечательная, только далеко расположена деревня от центров. Но слава нехорошая. «Чертов угол» - как его величают в народе. А мы вот себе живем и вроде ничего. Только оба с Прокопычем вдовые. Детей у меня всего один сын. Где бродит, не знаю. Как говорится, ни слуху ни духу. А Прокопыч бездетным так и прожил всю жизнь. Дуняшка его рано померла. Он считает, в этом виноват наш «чертов угол», скорая не доехала. А вот пенсионные, хоть и гроши-грошовые, за колхозную работу начислили. И Евфросиния получила по каким-то справкам, хоть век в колхозе не работала. По каким - не знаем. И не наше это дело.

- А почему, - спросила Мария, - вы с Прокопычем в мой дом не заходите? Даже разговариваете через окно или калитку в воротцах? Я ведь не исчезла. И почему раньше ничего не рассказывали?

- Не хотели говорить, потому что вы нам приглянулись, боялись, что уедете. Сами понимаете, как нам тут пустынно жить. А дом ваш проклят людьми. Ведь его хозяева и все, кто в нем оказывался, потом исчезали. Одна Евфросиния, пожив там, цела, но и она ушла в пустой дом, что на краю деревни. Как живет, чем живет - не известно. Черная старуха. Но жаль ее, помогаем чем можем. Ведь у каждого своя судьба, а чужая душа - потемки.