Две жизни в одной. Книга 3 - [50]

Но жизнь всё же разбудила Марию. Она встала, прошлась по скрипучим, с вечера вымытым половицам, распахнула окно. Душистый запах вместе с ветерком волной вливался в избу, наполняя её чудными ароматами полей и лесов.

- Как здорово! - сказала вслух Мария. - Жаль, что нет электричества. А батареек в приёмнике надолго ли хватит?

Она уже хотела включить его, но возле окна появилась белая старушка, держа в руке кринку с козьим молоком.

- Вот молочко, откушайте. Рады бы ещё, чем попотчевать, да не знаю... - Старушка поставила кринку на подоконник. - Уже прибрались, полы и окна помыли? Это хорошо. Это надо. Я бы посоветовала и печь побелить. Святой водицей углы освятить. А то мало ли что?! - старушка замолчала. Мария хотела спросить, что значит «мало ли что», но не решилась. Вместо этого она протянула руку и сказала:

- Мария. Марией звать. А вас?

- Пелагея, - тихо молвила старушка, собираясь уходить. - Заглядывайте, если чего. Я в конце деревни живу, если это можно назвать деревней. И Прокопыч там. - Пелагея кивнула головой в сторону леса: - В чёрном доме Евфросиния живёт, самая старая по возрасту.

- А сколько ей лет?! - хотела спросить Мария, но не успела. Старушка посмотрела на неё так, что пробежало что-то по коже, словно её облили шипучей жидкостью.

- Что такое? - подумала Мария.

- Это - время, - вздохнула Пелагея, но вдруг замолчала, а потом добавила: - Ну, бывайте. - И старушка исчезла так же быстро, как и появилась.

- Что за чёрт?! - спросила себя Мария. - Всё непонятно, необъяснимо. А вот молочко - кстати. Что варить и на чём, пока не знаю.

Усевшись на лавку, Мария с аппетитом стала уминать бородинский хлеб, запивая парным козьим молоком.

Около обеда у околицы появился Прокопыч. Крепыш, про которого можно было бы сказать «Старичок-лесовичок», но увеличенного размера. Эдакий легендарный старик с широкой окладистой бородой, почти без седины, с кудрями молодца, только вот нос, разросшийся с годами и бугристый, выдавал немалый срок пребывания Прокопыча на земле. Но сколько ни приглашала Мария старика войти в дом, Прокопыч оставался за воротцами. Старик оказался намного словоохотливее Пелагеи, рассказав, что и как здесь, что растёт, чем богат лес, умолчав, однако, о жителях деревушки. И так, и сяк Мария хотела его разговорить, но ничего не получалось. Прокопыч был таким вёртким и не по возрасту дипломатичным, что Мария оставила эту затею, решив, что сегодня - только первый день её жизни на этой маленькой родине трёх пожилых людей.

Или воздух, или козье молоко оказали на Марию такое воздействие, что после ухода Прокопыча она блаженно растянулась на кровати и неожиданно уснула. Когда же проснулась, была глубокая ночь. Разбудили Марию непонятные звуки. В доме поскрипывали рамы, тяжёлая дубовая дверь, половицы некрашеного пола. Какие-то странные звуки издавала старинная русская печь. И чем больше вслушивалась Мария в эти звуки, тем отчётливее они становились, как бы вбирали в себя всю её сущность. Мария, доведённая до крайнего удивления, решила что-то изменить. Достав из рюкзака свечи, зажгла три и поставила каждую против окна. Скрип рам прекратился. Четвёртую свечу поместила на шестке, а последнюю - напротив дверей. В доме воцарилась тишина.

Мария почувствовала вдруг своё телесное освобождение. Но этого ей показалось мало. Не думая больше о батарейках, Мария включила приёмник и услышала знакомый голос дикторши радио «Маяк», рассказывавшей о событиях в столице, на Востоке и в Чечне. На музыкальные радиоволны дом неожиданно ответил сначала скрежетом, затем грохотом в чердачном помещении. Что-то с шумом упало, потом всё стихло. Кстати, замолчал и приёмник.

За окном занимался рассвет. Первые светлые блики коснулись покосившихся воротец, лизнули перила крыльца. Где-то заверещала просыпающаяся птаха. Занимался новый день.

- Мария, никак спишь? - спросил Прокопыч, входя во двор. - Ну, и как на новом месте? «Приснись жених невесте»?

- Заходите в дом! - приветствовала его Мария, разминая затекшие части тела.

- Да я вот мимо шел. Дай, думаю, загляну - все ли в порядке? Кажинный день всех обхожу, вроде утренней зарядки. Нас ведь тут раз, два и обчелся.

- Да что вы у крыльца стоите? Дверь не заперта. Входите!

- Как-нибудь в другой раз, - махнул рукой Прокопыч. - Надо завершить обход. Пелагею повидал. Молочка отведал. Козочками белая старушечка с утра занята. К Евфросинье надо заглянуть. Что-то она еще больше почернела.

Мария, выйдя из дома, усевшись на ступеньку крыльца, спросила:

- Прокопыч, а почему Пелагею называешь белой старушкой?

- Да, подишь, узнаешь? Издавна так кличут. Хорошая она, не злобливая.

- А может, - подумала Мария, - из-за светлых волос? Как лунь, белая. А цвет лица? Ни загар, ни работа на земле не повредили. Голова у Пелагеи, словно из фарфора. Правда, белая старушка.

- А Евфросинию почему черной старушкой нарекли? Из-за цвета волос и крепкого загара? Похоже, она не русских, а цыганских кровей?

- Да нет! - замахал Прокопыч так руками, будто отгонял от себя налетевших мух. - Русская. Ну, я пошел. Бывайте. - И старик, не по годам круто развернувшись, поспешно вышел за калитку.