Две жизни - [6]
Марья Ивановна, маленькая, худая, услышала, что пришли, вбежала в комнату, руки в мыле, стирала, наверное. Увидев Бориса, остановилась в дверях. Дети на полу замолчали. Все смотрели на Сергея.
— Это, мать, мой товарищ, Борис Великанов (тут Марья Ивановна всплеснула руками, хотела что-то сказать, но не решилась прервать Сергея. Видно было, что имя Бориса ей знакомо). Нам поговорить нужно. Ты возьми ребят, пусть во дворе побегают, или с тобой на кухне.
— Хорошо, Сереженька. Вы, Боря, садитесь. Вот сюда, лучше у окна. Здесь удобней будет. А мы уйдем сейчас, вам не помешаем.
— Ладно, мать. Ты уж очень не кланяйся, он парень простой. Иди, иди, я сам все.
Сергей вытащил из-под кровати бутылку. В ней было грамм полтораста водки. Поставил на стол два граненых стакана, соль, краюху черного хлеба, уже почищенную луковицу. Разлил водку в стаканы, отрезал два ломтя хлеба, нарезал лук.
Борис спросил:
— А отец не рассердится?
— Не. Я и не пью почти никогда. А если выпил, значит нужно было. Батя у меня понимающий. Чокнемся. За Александра Матвеевича. Пусть ему полегче будет. Ты чего смотришь на меня, Великан? Что комсомольский секретарь за врага народа пьет? Так это только с тобой. А расскажешь — все равно не поверят.
Выпили. Борис удержался, не закашлялся.
Сергей продолжал. Видно было, очень уж ему хотелось выговориться.
— Ты ведь не знаешь, я с ними, с органами, иногда на задания хожу. Они нескольких старшеклассников наших, которые покрепче и посознательней, пригласили. И меня. естественно. Сперва, конечно, беседа о долге. о бдительности, стандарт. А ходить интересно. Делать особенно нечего. Пошлют понятых разбудить и привести, — дворника и из жильцов кого- нибудь. Иногда в обыске помогаю. Но — интересно. Знаешь, все эти начальники бывшие, партийцы, даже военные. мандражат ужасно. Унижаются, лебезят, объясняют, что ни в чем не виноваты. Только один раз полярник заперся и через дверь стрелял, а потом себя застрелил. И знаешь, не в висок, как в кино показывают, а в рот. Настоящий мужик был. А как Александр Матвеевич? Не трясся? Впрочем, он у тебя вроде сильный был. Ну да, говорю — был. Потому что все кончено с ним. И нечего себе самому врать. С ним кончено, а тебе жить надо. И матери твоей, барыне, теперь покрутиться придется. Не все книжки читать и в консерваторию ходить. Распределителя-то уже нет, небось? И на хорошую работу не возьмут: муж — враг народа! Так что ручки, может, испачкает.
— Ты маму не трогай. А то уйду.
— Знаю, знаю, ты мамкин сынок. Ну, не буду. Эх, жаль, выпить больше нечего. Мне сейчас выпить еще надо, раз уж с тобой разговорился.
— Слушай, Сережка, а те, которых вы, ну ты с этими, с органами берете, все враги народа?
— Может враги. А может и нет. Мне какое дело? Я так думаю, просто батька усатый порядок наводит. И правильно. А то разжирели. На машинах ездят. Ветчину из распределителей жрут. Хватит. Другим дорогу дайте. Я тоже хочу на машине.
— Значит потом и тебя, когда разжиреешь?
— Я умнее. Ведь эти не только речи толкают, они и вправду верят. что рай земной строят. А я, Великан, не верю. Я в себя верю. Да и кончится это сажание через год-два. Кого-то и оставить надо. Я, Борька, хочу человеком стать. Мне все это (обвел рукой комнату) обрыдло до печенок. А надеяться мне не на кого. Мать ты сам видел. А отец еще хуже. Мне одна дорога — вверх по лесенке. И подымусь.
— Слушай, Сережка, хочешь, я тебе одно стихотворение прочту? Несколько дней назад написал. Никому еще не читал. Тебе первому. Под Лермонтова. «Думу» помнишь?
— Читай, что с тобой сделаешь.
Борис читал негромко, почти шепотом.
Помолчали.
— Ну, Великан, никому этого не читай. И мне больше не читай. Да нет, не сболтну. Я себя крепко держу. Но вдруг выслужиться понадобится. Ручаться не могу. Шучу, шучу. Да и забыл уже. Ты лучше мне еще что- нибудь почитай, из старого. Про Есенина прочти. Там у тебя есть сильные места.
Борис не любил эти стихи. Он знал, что получилось надуманно и фальшиво. А ребятам в классе нравилось. Мама говорила:
— Это потому, что Есенин почти запрещен. Но только почти. Так что с одной стороны фрондерство, а с другой — безопасно.
Читать не хотелось. Но прочел.
Жил-был на свете обыкновенный мальчик по прозвищу Клепа. Больше всего на свете он любил сочинять и рассказывать невероятные истории. Но Клепа и представить себе не мог, в какую историю попадет он сам, променяв путевку в лагерь на поездку в Кудрино к тетушке Марго. Родители надеялись, что ребенок тихо-мирно отдохнет на свежем воздухе, загорит как следует. Но у Клепы и его таксы Зубастика другие планы на каникулы.
Без аннотации Мохан Ракеш — индийский писатель. Выступил в печати в 1945 г. В рассказах М. Ракеша, посвященных в основном жизни средних городских слоев, обличаются теневые стороны индийской действительности. В сборник вошли такие произведения как: Запретная черта, Хозяин пепелища, Жена художника, Лепешки для мужа и др.
Без аннотации Рассказы молодого индийского прозаика переносят нас в глухие индийские селения, в их глинобитные хижины, где под каждой соломенной кровлей — свои заботы, радости и печали. Красочно и правдиво изображает автор жизнь и труд, народную мудрость и старинные обычаи индийских крестьян. О печальной истории юной танцовщицы Чамелии, о верной любви Кумарии и Пьярии, о старом деревенском силаче — хозяине Гульяры, о горестной жизни нищего певца Баркаса и о многих других судьбах рассказывает эта книга.
Без аннотации Предлагаемая вниманию читателей книга «Это было в Южном Бантене» выпущена в свет индонезийским министерством общественных работ и трудовых резервов. Она предназначена в основном для сельского населения и в доходчивой форме разъясняет необходимость взаимопомощи и совместных усилий в борьбе против дарульисламовских банд и в строительстве мирной жизни. Действие книги происходит в одном из районов Западной Явы, где до сих пор бесчинствуют дарульисламовцы — совершают налеты на деревни, поджигают дома, грабят и убивают мирных жителей.
Повесть известного китайского писателя Чжан Сяньляна «Женщина — половинка мужчины» — не только откровенный разговор о самых интимных сторонах человеческой жизни, но и свидетельство человека, тонкой, поэтически одаренной личности, лучшие свои годы проведшего в лагерях.
Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка! (Сказка о заколдованном дереве. Якоб и Вильгельм Гримм) Впервые в России: полное собрание сказок, собранных братьями Гримм в неадаптированном варианте для взрослых! Многие известные сказки в оригинале заканчиваются вовсе не счастливо. Дело в том, что в братья Гримм писали свои произведения для взрослых, поэтому сюжеты неадаптированных версий «Золушки», «Белоснежки» и многих других добрых детских сказок легко могли бы лечь в основу сценария современного фильма ужасов. Сестры Золушки обрезают себе часть ступни, чтобы влезть в хрустальную туфельку, принц из сказки про Рапунцель выкалывает себе ветками глаза, а «добрые» родители Гензеля и Гретель отрубают своим детям руки и ноги.