Две жертвы - [4]

И дождалась.

Вот он перед нею — ее властелин, ее мучитель. Что он несет ей: смерть или жизнь?

Она приподнялась, слабо вскрикнула, боязливо взглянула на него, вспыхнула вся румянцем, опустила глаза и схватилась за сердце… А он стоял и любовался ее красотой и смущением. Да, она была хороша! Черная густая коса, вся переплетенная цветными лентами, блестела как мягкий шелк. Длинные опущенные ресницы бросали тени на горячий румянец нежных, смуглых щек. Влажные пунцовые губы красивого рта были полуоткрыты, и из-за них виднелся ряд ровных, мелких и белых зубов. Крепкая молодая грудь высоко дышала. Она была хороша, как только может быть хороша на воле выросшая дочь Украйны, которую впервые коснулось дуновение страсти.

Долго любовался ею граф Михаил. Наконец, он склонился на траву рядом с нею, взял ее обессилевшие, похолодевшие руки, крепко сжал их, и сказал своим властным голосом:

— Ганнуся, я люблю тебя, ты будешь моею!

Он не спросил ее — любит ли она его, хочет ли она принадлежать ему. Он сказал только: «Ты будешь моею». Ему незачем было ее спрашивать; он знал, что она в его власти.

Она еще раз слабо вскрикнула, слезы брызнули из глубоких, темных глаз ее, и она без сил, без воли упала в его объятия. И он целовал ее, жег и томил ее своими поцелуями.

Над ними раздался голос старого Горленки:

— Что же это, граф? Разве так делают добрые люди? За что ты позоришь мою дочку?!

Граф Михаил очнулся и объяснил, что позора нет никакого, что он любит Анну Григорьевну, и будет счастлив назвать ее своей женою.

— Прости, Григорий Иванович, что тебя вперед не спросился, затем к тебе и ехал. Да сказали — тебя нету, остался поджидать, вышел в садик, а тут сама Анна Григорьевна… Ну, и… прости… не стерпел, собой не владею! Благословляешь, что ли, Григорий Иванович?!

Горленко стоял и качал головою.

— Что уж, — вымолвил он, наконец, — не ладно так-то, да Бог с тобою, бери Ганнусю и будьте счастливы…

IV

Свадьбой не стали мешкать.

Ганнуся была как в тумане и сама не могла решить, чего в ней больше: радости и счастья, или тоски и страха. Она стояла перед неизвестной будущностью, о которой до того времени никогда не думала. Она переживала быстрое превращение из ребенка в женщину.

Жених с большим трудом и неохотой подчиняла требованиям приличия и исконных обычаев; ему хотелось бы ни на минуту не отпускать от себя невесту. В первые дни он изумлял, смущал и страшил ее своими страстными порывами. Но вот мало-помалу она стала понимать его, он успел и в ней зажечь пламя страсти, которое разгоралось с каждой минутой…

Утомительный день свадьбы, наконец, прошел.

Молодые переночевали в доме Горленки, и на следующее же утро им подана была огромная, неуклюжая, но отлично приспособленная к дальнему путешествию колымага, в которой они и тронулись в путь, в неведомые Ганнусе страны.

Окрестности Высокого огласились нежданным слухом: в графских палатах новая хозяйка, новая графиня. Узнали, кто она, откуда, а между тем никто еще не видал ее. Объедет ли она семейные дома по соседству, получатся ли приглашения в Высокое? Прошло два-три месяца — приглашений нет, графиня нигде не бывала. Новая пища для разных догадок.

«Прячет жену! И этой скоро не станет… разве ему надолго! Вернется опять к своим плясуньям: они и теперь, говорят, все там же, в Высоком, только на время переведены в дальний флигель…»

Графиня, действительно, все лето не выезжала из-за каменной ограды, из заколдованного замка. Но это происходило не оттого, что муж деспотически к ней относился и запирал ее. Нет, она сама никуда не хотела, ей ничего не нужно, лишь бы с нею был он, ее властелин, ее сокровище, ее счастье. Она уж больше не боялась его, и ее прежние, неясные страхи казались ей смешными, ребяческими.

Его бояться! Он дал ей такое блаженство, он превратил ее жизнь в такой нескончаемый сладкий сон. Как он ее любит, как он ласков, весел! День начинается, день кончается — и не видишь как идет время; одна мысль, одно желанье, — чтобы так всегда продолжалось, чтобы никогда, до самой смерти, не прерывался этот чудный сон.

Они почти всегда вместе; только раза два в неделю отлучается граф куда-то на несколько часов. Куда? Она было и спросила его; но он ответил ей только одним словом: «нужно». И она не интересовалась больше. Она знала, что действительно, видно, нужно, если он ее оставляет.

Тогда она вся отдавалась его детям, двум милым мальчикам, которых полюбила сердечно, будто они были ее собственные дети. Она забавлялась с ними, ласкала их и баловала, наряжала, как кукол. Он ей в этом не перечил, он и сам был, по-видимому, нежным отцом, и несколько раз говорил ей:

— Как я счастлив, что ты их любишь! Мне так тяжело было, что они без матери. Да и сам я должен был отлучаться надолго из дому… и потом это не мужское дело ребят растить. Спасибо тебе, будь им родной матерью!

Просить ее об этом было нечего. Она была так молода, так добра; она еще не знала, что такое горе, что такое злоба; она жила полной и счастливой жизнью. И в таком состоянии она, конечно, никому не могла дать ничего, кроме ласки, любви и участия. Она всегда любила детей, а уж его-то детей — как ей не любит их… И вдобавок оба они на него похожи…