Две жемчужные нити - [67]

Лейтенант ловит на себе удивленные взгляды штурвального, комендора Шпички, слышит прерывистое дыхание и трюмного машиниста Феди Пугача. Они ничего не знают, экран им не виден. Только Павел видел все и догадался. А секунды летят. Что, лейтенант, боишься передоложить?

И кажется, что в наушниках слышится хохот Олеси и всех девушек. Последняя капля переполняет чашу колебания. Бурчак отрывисто диктует радисту шифровку для передачи молнией в штаб. Не по инстанциям, а, нарушая всякую субординацию, прямо адмиралу. Посылает раньше, чем того требует приказ в пакете.

«Атом. Я — Ракета. Цель обнаружена, но там люди. Крейсер наш. Открыть огонь не могу. Подтвердите приказ».

И полетели в эфир на крыльях электрической искры его слова, упрятанные в десятки единиц и нулей. Все цифры и цифры, и ни единого слова.

Гнат присел на стальное креслице, боясь потерять крейсер на мигающем экране. В его воображении возникала ясная картина того, что произойдет сейчас в штабе. И он не очень ошибся.

Эту ленту прочитали высшие штабные офицеры и замерли от изумления. Такого флот еще не знал. Какой-то лейтенант поставил под сомнение приказ адмирала, начал с ним бессмысленную дискуссию.

Пока огненная ленточка подвигалась к адмиралу, офицеры теснились вокруг оперативного стола, готовые взорваться от гнева. Но произошло неожиданное. Адмирал стукнул ладонью по ленте Гната и одобрительно воскликнул:

— Молодец! Он думает, товарищи! Не слепой! Не испугался, передоложил. А остальные, как видите, испугались. Представить к отличию. Бурчак раньше указанного времени засек цель и был готов к бою… А что крейсер?

— Еще пять минут, — доложил начальник штаба, — и крейсер тоже уложился бы во времени.

Адмирал поглядел в иллюминатор, увидал ту же картину, что и три дня назад. Две водяные стены мчались на эскадренный миноносец, а он рассекал их острым носом, и от этого в иллюминаторе было сумрачно, словно надвигалась ночь.

Такая же тьма нависла и над лейтенантом Бурча-ком. Он может потерять цель. Почему они там медлят?

Адмирал взглянул на часы, спросил:

— Крейсер?

— Жду, — ответил начальник штаба.

К этому времени на крейсере все было закончено. Его команда отплывала все дальше и дальше от корабля на самоходных баржах, катерах, эскадренных миноносцах, куда ее погрузили по тревоге номер один, или, как говорят матросы, по готовности «номер раз». Хотя матросов на крейсере было меньше, чем положено по уставу, но все же пересадить команду с крейсера на другие суда в такой шторм было делом нелегким. С недобрым предчувствием покидали моряки палубу крейсера, унося за плечами вещевые мешки с нехитрым моряцким скарбом. Прощались скупо, боясь уронить слезу. Они обращались к крейсеру, как к живому, близкому человеку, на «ты», разговаривали с ним шепотом, словно стыдились собственной растроганности. Крейсер на глазах всей команды вдруг осиротел.

На последнюю баржу спрыгнули котельные машинисты, электрики, комендоры. Следом за ними покинул крейсер Виктор Добряков. Все видели, как он отцепил спущенный корабельный флаг, бережно сложил его вчетверо и, распахнув бушлат, засунул его за пазуху выцветшей фланельки. Руки у него были заняты. Виктор прижимал к груди обыкновенный глиняный горшочек с геранью, которая пышно расцвела у них в кубрике. Прыгая на баржу, он споткнулся, упал, но матросы его тут же подхватили.

— Все? — спросили они.

Виктор молча кивнул головой, опустив глаза.

— Никого там нет? Может, замешкался кто? Как бы не забыть…

— Не волнуйся. Старпом пересчитал. Все здесь, — мрачно пояснил Добряков, кусая губы. — Но за что мы его так, словно воры? Ограбили и бросили в море… Разве заслужил это наш старикан? Служили ему верой и правдой. И на тебе!

Но тут на баржу спрыгнул их командир, поскользнувшись на мокрой палубе. Он последним покинул палубу осиротевшего крейсера. И злой Виктор Добряков сразу замолчал. Почему-то вспомнилась веселая девушка Искра, которую они подобрали с Петром Шпичкой на трассе. Где она, что делает в эту минуту? Это воспоминание постепенно разогнало досаду.

Командир крейсера снял мичманку, матросы — бескозырки, печально глядя вслед кораблю. Крейсер метался в штормовом урагане. В его трюмах и на палубе не было ни единой живой души, но машины продолжали работать на полную мощность. Ярко горели ходовые огни, рассекая мрак. Корабль мчался в неизвестность. Без флага на мачте, без руля и без команды. Он удалялся, растворяясь в тумане.

Радисты уже отстукали последнее донесение: флаг снят. Командир покинул палубу крейсера. Ходовые огни горят.

Адмирал приказал:

— Катеру «Добро». И благодарность.

Точно, секунда в секунду, в назначенный приказом час, Гнат Бурчак скомандовал Петру Шпичке:

— Огонь!

На катер мчалась высоченная волна. Грозные белые зубья-буруны уже взметнулись над палубой, но Петр Шпичка не колеблясь нажал кнопку.

— Там нет людей! Нет! — закричал в микрофон Гнат Бурчак, не отрываясь от экрана. — Крейсер пуст!

Далекие импульсы мерцали на экране; вот в центре палубы, над главными башнями, в самой груди крейсера, где билось его сердце — дизель-моторы, вспыхнуло пламя, и взрыв страшной силы потряс судно.