Две томские тайны - [37]

— Фёдор Кузьмич, — подсказал старик. — Я с радостью буду отзываться на это имя. Я лишь хотел бы просить вас об одной услуге. У меня в Петербурге когда-то жила родня. Матушка уже умерла, и один брат тоже, но двое других ещё живы. Не могли бы вы, Пётр Андреевич, устроить мне с ними встречу. Я буду вам очень признателен за это.

— Не знаю, — растерянно пробормотал придворный. — Всё так неожиданно. Согласятся ли они встретиться с вами? Я должен вначале узнать их мнение.

— Вот и узнайте, пожалуйста. А я пока подожду их ответа здесь, в лавре, в гостях у митрополита, — сказал Фёдор Кузьмич, поклонился и пошёл прочь.

— Государь обрадовался, узнав о вашем возвращении! Он тут же велел мне привезти вас в мой дом. Я уже отослал жену с детьми и с Варенькой в Царское Село. Всем слугам тоже дал выходной. Ни одна живая душа не узнает о вашей встрече с императором, — тараторил Клейнмихель, пока они ехали в закрытой карете по столице.

— Спасибо, — тихо ответил Фёдор Кузьмич.

Доверенное лицо императора было не очень-то симпатично страннику, но разговор всё равно надо было поддерживать, хотя бы ради приличия, поэтому он спросил:

— А кто такая Варенька? Ваша дочь?

Клейнмихель засмеялся и, подмигнув попутчику, развязно заметил:

— Вы же совсем не в курсе дворцовых интриг! Варенька Нелидова — это моя протеже и новая фаворитка государя. Николай Павлович от неё без ума. Она живёт в моём доме. Государь с ней встречается у меня. Он же образцовый семьянин и не хочет расстраивать царицу разными непотребными сплетнями. У нас сложилась своя тесная мужская компания. Мы устраиваем совместные вылазки на охоту за прелестницами. Матушка одного нашего товарища — начальница Смольного института, мы иногда при её содействии ищем приключений с очаровательными воспитанницами. А чаще закатываем в театр к другому нашему другу. Императору особенно нравится подглядывать в дырочку, как хорошенькие актрисы переодеваются в своих уборных. У этих похождений, правда, бывают непредвиденные последствия. Но мне очень повезло с женой. Она понимает мужскую природу и даже помогает скрыть от общественного осуждения незаконнорожденных детей государя, выдавая их за плоды нашей с ней супружеской любви.

Фёдор Кузьмич отвернулся. Ему захотелось выйти из коляски.

Царь стоял у окна в шитом золотом генеральском мундире и смотрел на улицу, где проезжали в вечерних сумерках экипажи. Скрипнула дверь. Он обернулся. Свет из окна падал сбоку, поэтому вошедший мог созерцать лишь тёмный царственный профиль с длинными бакенбардами.

— Ты привёз его? — спросил император.

— Да, Ваше Величество. Он внизу. Прикажете пригласить?

— Конечно, зови… Нет, постой. Как он выглядит? Сильно изменился?

— Постарел. Поседел. Отрастил бороду. Стал молчаливым. Но это, без сомнения, он.

— Что ж, приглашай брата. И, пожалуйста, принеси нам водки и чего-нибудь закусить.

Дверь открылась снова, и в комнату вошёл высокий человек с плешивой головой и длинной седой бородой.

Какое-то время они безмолвно стояли друг против друга: царь нынешний — у окна и бывший — у двери. Брат изучал глазами брата. О чём думал каждый? Опасался ли Николай конкурента в лице воскресшего Александра? Допускал ли победитель Наполеона, что эта семейная встреча может стать последней в его жизни? Может быть, за дверью его уже поджидают убийцы с кинжалами? Но ни тот, ни другой не подал виду, что чего-то боится.

Первым сделал шаг навстречу Николай. Он подошёл вплотную к брату, посмотрел в его небесно-голубые глаза и быстро обнял его, чтобы Александр не увидел его слёз.

— Оказывается, не только Христос воскрес из мёртвых, — проговорил он, уткнувшись в мягкую бороду.

— Не богохульствуйте! — строго сказал Александр. — Хотя я и прошёл Дорогой скорби, по которой нёс свой крест Спаситель, но в царстве мёртвых, в отличие от него, не был. Правда, не раз уже готовился отправиться туда.

— Но почему ты не писал мне? — с обидой спросил император.

— Извините, у меня не было возможности писать.

— Но где ты был все эти годы?

— Скитался по свету. Жил в монастырях, у простых людей, много молился. Много где был, Ваше Величество, всего и не упомнишь.

Император прошёлся по комнате и снова встал возле окна.

— А я вот царствую, несу бремя власти. Иногда завидую твоей бесшабашной удали. Вот так взять бы и бросить всё, и уплыть, куда глаза глядят. Путешествовать по разным странам и морям. Это ли не счастье? Но я так не могу. Чувство долга, ответственность за страну не дают мне сделать это. В отличие от тебя, я не мистик и не романтик. Я не люблю философии. Мне нравятся инженеры. Надо заниматься не любомудрием и поиском смысла жизни, а строить крепости, мосты и дороги. Во всём должен быть точный расчёт и порядок. А для этого нужны сильная власть и закон. Я есть их олицетворение в Российской империи. Знаешь, как меня называют придворные? Весьма поэтично — «Дон-Кихот самодержавия». В моём царствовании нет твоего блеска. Я не расширил, как ты, границы империи. За эти одиннадцать лет я присоединил только два кавказских ханства. Хотя мог бы поддержать восстания балканских народов против османов и осуществить вековую мечту нашей династии — завладеть Константинополем. Но я этого не сделал. И даже вопреки имперской логике, когда нашему заклятому врагу турецкому султану пришлось совсем туго, я пришёл ему на помощь и послал наш десант на берега Босфора. Никто — ни англичане, ни французы, ни австрийцы — не поверил в моё бескорыстие. А зря. Я и поныне убеждён, что народы должны быть покорны своим верховным правителям, какую бы веру они ни исповедовали: христианскую или магометанскую. Без этой покорности невозможна никакая империя.