Две тайны Аптекаря - [70]

— С флаконом ты тоже не хотела признаваться! — крикнула я ей вслед, но она уже захлопнула за собой дверь.

Вечером приехал Марк. Я весь день просидела дома с телефоном в руках и прислушивалась к каждому шороху. Потом я нашла его блокнот и, разумеется, поддалась искушению в него заглянуть. С первой же страницы для меня началось удивительное путешествие. В блокноте были только рисунки, в основном дома и улицы. Но я не знала этих городов и даже не могла представить себе такие дома. Если бы кто-то сказал мне, что они существуют на самом деле, я помчалась бы к ним не задумываясь — настолько они манили к себе. Такие правильные силуэты и линии, очаровательно кривые переулки, каждый камень брусчатки на этих нарисованных улицах, натертый до блеска множеством башмаков. Балконы под скошенными крышами, увитые виноградом, портики, витражи в окнах и двери, двери, двери… Так много, такие разные. Я могла бы придумать историю про то, что скрывалось за каждой из них, я всё про это знала. Единственная история, в которой я не понимала ровным счетом ничего, происходила именно за моей дверью.

Последняя страница блокнота была полностью разрисована буквами. Они переплетались, цеплялись одна за другую, уходили в разные стороны и снова сходились вместе. Я долго смотрела на этот орнамент, а потом увидела в нем слово. Только одно — «люблю». А потом я перевернула картинку, и буквы опять посыпались, как будто из песочных часов, и сложили еще одно слово. И это было мое имя — Агата.

Я не знаю, как это получилось у Марка, но он устроил мне чудесный вечер. Он готовил еду, без умолку рассказывал истории, рисовал к ним картинки и изображал персонажей. Я не хотела отпускать это чувство ни на минуту и боялась даже выйти из комнаты. Просто потому, что мы с Марком были как будто одним целым в этом маленьком пространстве, а не потому, что я боялась ходить по дому. Хотя, если честно, одной комнаты у себя в доме я по-прежнему боялась. После того, что случилось с «Королевской охотой», я так и не зашла больше в мастерскую. Ни разу. Как назло, Марку понадобился оттуда какой-то альбом. Я наотрез отказалась за ним идти.

— Ничего страшного, — сказал Марк. — Я сам принесу. Больше ничего захватить не надо?

Он вышел из гостиной, и в этот момент позвонила Марта.

— Я всё узнала, — сказала она. — Я целый час провела у родителей Амелины и говорила с ними и с ней самой. Они, кстати, живут совсем рядом с тобой.

— И что они сказали? — Я всё еще злилась на Марту, но уже успела по ней соскучиться.

— Если ты не веришь мне, ты можешь пойти и поговорить с девочкой. Без свидетелей. Она вполне взрослая. Ей четыре года, и она достаточно рациональный человек, уж поверь мне.

— Так она сказала, кто дал ей цветы?

— Да. Подробности я не выяснила, в деталях человек в четыре года вполне может путаться, но в одном она совершенно уверена: цветы дал ей дядя.

— Она точно это помнит?

— Абсолютно. Она может насочинять, что кто-то был в платье принцессы или воображать, что у нее на голове корона, но дядю от тети отличит наверняка. Железно. Это всё, что я хотела сказать, а дальше думай сама. Мне очень плохо из-за этой ситуации, я в жизни не думала, что ты решишь, будто я хочу причинить тебе вред. Ты просто до смерти напугана.

— Спасибо тебе, — сказала я, и мне опять захотелось плакать. — Можно я заеду к тебе завтра?

— Приезжай, — сказала она и положила трубку.

— Мне нужно к Марте, — сказала я вернувшемуся в комнату Марку. — Завтра прямо с утра.

— Вы уже помирились? — Он уселся рядом со мной на диване. — Смотри, что я нашел у тебя там на полу. Как ты можешь разбрасывать такие красивые вещи?

Он протянул мне руку, и карусель в моей голове опять начала набирать обороты. На ладони у Марка лежали четки Аптекаря.

Часть двадцать девятая

Господин Лунц появился в приемной в прекрасном настроении. Вот уже несколько дней, как он опять стал прежним, от его нервных припадков не осталось и следа, он снова шутил, работал с неуемной энергией и даже напевал оперные арии, когда ходил по коридорам музея. Сегодня он был в рубашке цвета лососины, которая по цвету практически сливалась со здоровым румянцем на его щеках. В руках он нес большой букет красных тюльпанов, и Артемида подумала, что у ее начальника снова запланирована неделовая встреча, но, к ее удивлению, он протянул цветы ей самой, а когда она робко потянулась к букету, рьяно поцеловал ей руку.

— Артемида! — пылко начал господин Лунц. — Это вам! Я прошу вас, простите меня за то, как я вел себя с вами в последнее время! Не держите на меня зла, умоляю. Вы же знаете, как я отношусь к вам, как я ценю вас, моя дорогая! Да что там, ведь вы — мой ангел!

Артемида не могла вымолвить ни слова. Господин Лунц не часто оказывал ей знаки внимания, а сейчас она к тому же не могла прийти в себя после новости из утренней газеты. Но она всё-таки собралась с силами и сказала, протянув ему газету:

— Спасибо. Вы слышали, господин Лунц?

Господин Лунц не только слышал. Он видел. Аптекарь оказался прав: Лунц не смог удержаться от соблазна наблюдать собственный триумф. Он привык быть хозяином положения и твердо знал, что поверженный им враг виноват во всём сам — потому что посмел недооценить его, посмел считать его простоватым дурачком, над которым можно безнаказанно издеваться. У господина Лунца тоже имелись связи. Самые обширные и в самых разных кругах. Ему не стоило большого труда выяснить, в какой именно гостинице поселился Иосиф Шклярский, и даже получить ключ от его номера. Если бы тот отказался впустить его добровольно, Лунц вошел бы сам, без разрешения. Но Шклярский недооценивал его и даже предположить не мог, что этот толстый, одышливый, запуганный человек сможет дать ему достойный отпор. Он не видел в нем ни малейшей опасности. Поэтому когда новый директор музея позвонил своему предшественнику и пригласил встретиться, чтобы отдать ему деньги и заключить мировую, он только развеселился. Его даже не удивило, что господин Лунц почему-то оказался в холле его гостиницы. Он сам назвал ему свой этаж и номер комнаты, он сам открыл ему дверь.