Две столицы - [59]

Храповицкий молчал, потом сказал задумчиво:

— А вот я их весьма опасаюсь…

Безбородко посмотрел на него с изумлением.

— Кого?

Статс-секретарь оглянулся, сзади сидела графиня Соллогуб — огненно-рыжие волосы, синие глаза, матовые покатые плечи, открытая высокая грудь, — потом опять повернулся к канцлеру.

— Женщин!.. Я, сударь, оттого и не женюсь, что опасаюсь от них разных потрясений.

Канцлер с сожалением покачал головой:

— Кто же поверил бы в величие Божие, ежели бы женщин на земле не было? — Потом сощурился хитренько и прибавил: — Ведь это только в Писании говорится, что змий соблазнил Еву, а на самом-то деле было наоборот. Ну, а Адам, конечно, остался в дураках…

Спектакль закончился. Все заметили: на лице императрицы не было оживления. Дмитриев-Мамонов сидел рядом с ней, угрюмый и неподвижный. Екатерина машинально аплодировала актёрам и, едва занавес взвился и упал, вышла из ложи. Безбородко внимательно посмотрел им вслед, покачал головой и задумчиво стал спускаться по залитой огнями лестнице.

Гигантского роста лакеи в придворных ливреях с вензелями императрицы передавали один другому громким голосом:

— Карету его сиятельства графа Безбородко.

К подъезду вынеслась огромная золочёная карета с большими стёклами спереди и по сторонам, запряжённая шестью белыми лошадьми, на запятках стояли два гайдука в голубых епанчах,[69] казакинах с серебряными шнурами и в высоких картузах с перьями и серебряными бляхами с вензелями канцлера. Перед лошадьми стояли два скорохода[70] в красном с булавчатыми тростями. Дверца открылась, подножка выпала, канцлер ступил на неё — карета накренилась набок — и перевалился внутрь. Скороходы бросились вперёд, лошади рванулись за ними, сияющие окна дворца в последний раз мелькнули на повороте.

Безбородко вздохнул и сказал про себя: «И во дворце и в простой хате любовь — страшная сила!..»

Поручик, ставший теперь генерал-поручиком и генерал-адъютантом, начал задумываться. Он отказался от придворной кареты и завёл собственную, мало интересовался делами и почти ни с кем не разговаривал, избегая встречаться с императрицей. Хотя Зимний дворец был центром огромной империи, но он также был и личным домом Екатерины. И, как во всяком доме, где происходит семейный разлад, в нём стало тяжело жить.

Начиная с камердинера Зотова и кончая великим канцлером никто не знал, чем всё это кончится: появится ли новый фаворит или останется старый и чего он хочет? К тому же не радовали и дела. Победу под Кинбурном вовремя не использовали, и, хотя Черноморский флот вёл успешные операции против турок, светлейший не решался начать штурм Очакова прежде, нежели турецкий флот не будет уничтожен окончательно. Екатерина решила перебросить Балтийский флот в Архипелаг для того, чтобы усилить брожение среди греков и славян. Но для этого нужно было закупить транспортные суда у англичан и обеспечить снабжение флота продовольствием и водой по всему пути его следования. Начались сложные переговоры с английским банкиром Пуртоном. Но Англия вовсе не склонна была помогать в чём-либо России против Турции, которую поддерживала. Дело затягивалось, и конца ему не было видно. Екатерина нервничала и сердилась. Она ещё не знала, что именно в этой невольной задержке флота в Балтийском море и заключалось спасение империи.

Неожиданно шведский поверенный в делах потребовал у великого канцлера срочной аудиенции.

Но у Безбородко уже были не только подробные данные о военных приготовлениях Швеции, но и копии с собственноручных писем Густава Третьего к датскому и прусскому дворам, в которых тот писал о своём намерении начать военные действия против России. Из документа, перехваченного в Варшаве русским послом, явствовало, что шведский король решил захватить Выборг, Эстляндию, Лифляндию и Курляндию, идти прямо на Петербург.

Поэтому, когда барон Нолькен, высокий, сухопарый швед, заметно волнуясь, вошёл в сопровождении первого секретаря посольства Шлафа в кабинет канцлера, Безбородко принял его со скучающим видом, сидя в кресле и рассматривая свои ногти.

Барон Нолькен поклонился.

— Его величество, мой король, — сказал он дрожащим голосом, — повелел мне вручить следующую ноту…

Канцлер поднял равнодушное лицо, маленькими глазками спокойно посмотрел на барона и взял у него ноту. Потом вскинул золотой лорнет и пробежал её глазами.

Нота была невиданная. Король требовал немедленного примерного наказания графа Разумовского за его интриги, клонящиеся к возмущению шведского народа против короны. Передачи всей Финляндии и Карелии, или всего того, что Швеция уступила России по Нейштадтскому и Абоскому трактатам,[71] возвращения Турции Крыма и всех территорий, приобретённых до 1767 года.

Безбородко открыл ящик, спрятал туда ноту, потом задумчиво посмотрел на шведского посла.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал он на отличном французском языке. — Как здоровье его величества?..

— Отлично, — ответил посол, кланяясь.

— Сомневаюсь, — сказал канцлер с сочувственным вздохом. — Сомневаюсь, в разуме ли его величество шведский король. Известно вам, господин посол, что Карл Двенадцатый, воинские таланты которого гистория весьма высоко ставит, напал на Россию, когда оную присноблаженныя памяти Пётр Великий токмо ставил на ноги. Известно, чем сие кончилось. Ныне король шведский, нападая на державу, наисильнейшую в мире, подлинно ищет собственной гибели. Для нас война с Швецией — малая война. Что касаемо самой ноты, — канцлер приоткрыл ящик и вынул из него ноту, — то я её не принимаю, — разорвал документ надвое и ловко спрятал разорванный лист снова в стол. — Иначе, если бы я довёл её содержание до сведения ея величества, последствия для Швеции были бы ужаснее, чем они могут быть, и даже самая столица её, вероятно, подверглась бы полному уничтожению.