Две столицы - [54]

Суворов выпил рюмку, закусил кренделем, потом снова склонился к карте.

— Так что же вы, батюшка Пётр Александрович, советуете? Неприятель с каждым днём в числе умножается, наши же войска тают, раненых и больных почти одна треть…

Румянцев выпил, понюхал крендель.

— То же и у меня…

Суворов вскочил.

— Из сего надо сделать вывод…

Румянцев ударил тяжёлой ладонью по карте:

— Вывод один: не надеяся более на светлейшего и не ожидая от него помощи, наступать и бить неприятеля.

12 Подвиг Сакена

В землянке с колоннами, похожей на дворцовую залу, в которой потолок, стены и пол были покрыты коврами, на диване лежал Потёмкин — в халате, босой, небритый и непричёсанный, держа в руках святцы. Перед ним стоял капитан Спечинский, числившийся его адъютантом, но проживавший в Москве. Он был вызван срочной эстафетой и прискакал в ставку светлейшего бледный от бессонницы, шатаясь от усталости. Капитан, вытянувшись, молча глядел на князя, который лениво перелистывал церковную книгу. Потёмкин поднял своё помятое лицо.

— Капитан, тринадцатого генваря день какого святого?

Спечинский задохнулся от удивления, но ответил бодрым по уставу голосом.

— Святого мученика Ермила, ваша светлость.

Князь криво улыбнулся:

— Верно. А четырнадцатого декабря?

— Святого мученика Фирса, преподобного Исаакия Почепского, ваша светлость.

Потёмкин удивлённо пожал плечами:

— Тоже верно. Ну, а, предположим, двадцать первого июня?

— Святого мученика Юлиана Тарийского, ваша светлость.

Потёмкин захлопнул святцы, вскочил, халат распахнулся, волосатая грудь открылась.

— Сие просто удивительно! Поздравляю вас, капитан. Такой памяти я ещё не встречал. Вы женаты?

— Так точно, ваша светлость.

— Можете возвратиться назад в Москву и передать мой нижайший поклон вашей супруге.

Капитан, шатаясь, направился к выходу.

Светлейший взял с маленького столика бутылку, откупорил её. Кислые щи ударили вверх, залили ковры на стене и полу. Потёмкин выпил большой бокал квасу, подошёл к секретеру, сел. Нераспечатанные пакеты и письма лежали на нём грудами. Одно из них, с вензелем «Д. М.» на конверте, бросилось ему в глаза.

Потёмкин задумался. Три недели тому назад он приказал контр-адмиралу Войновичу, собрав весь Черноморский флот, уничтожить турецкие суда, беспрерывно подвозившие подкрепления в Очаков. На море свирепствовали страшные осенние бури. Войнович просил обождать некоторое время, пока наступит ясная погода.

Тогда он, светлейший, накричал на него, обозвал трусом, потребовал, чтобы «флот показал свою неустрашимость».

Корабли вышли в море, их разметала буря. Теперь они, повреждённые, со сломанными мачтами, стояли в разных портах, многих недосчитывались вовсе. Тогда Потёмкин решил совсем удалиться от дел, уйти в монастырь и написал императрице письмо:

«Матушка, корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьёт, а не турки. Ей-богу, я почти мёртв. Все милости и имения, которые получил от щедрот ваших, повергаю к стопам вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь свою, которая, думаю, не продолжится».

Он взял конверт с вензелем «Д. М.», сломал маленькую именную сургучную печать и вынул оттуда две записки. Одна была от Дмитриева-Мамонова.

Благоразумный поручик, ныне генерал-адъютант и фаворит, писал: «Светлейший князь, милостивый государь мой, Григорий Александрович, письмо ваше в столь великую печаль меня повергло, что и описать невозможно. Всем известно, сколь военное счастье переменчиво, и никто сумневаться не может, что ваше сиятельство вскорости сумеет полной виктории над неприятелем добиться. Умоляю вас, яко отца, не вдаваться в чёрные мысли, а паче не открывать оных никому, ибо многие недоброжелатели ваши великости духа вашего не понимают».

Во второй записке Екатерина писала:

«Ради Бога, не пущайся на такие мысли: когда кто сидит на коне, то да не сойдёт с оного, чтобы держаться за хвост».

Потёмкин задумался, потом схватил шнурок от звонка, дёрнул два раза. В комнату вошёл генерал-майор Василий Степанович Попов — управитель канцелярии светлейшего.

Потёмкин посмотрел на него своим сверкающим единственным глазом. Оттого, что другой, искусственный, блестел тускло, взгляд этот показался Попову страшным.

— Вот что, собери тотчас же сведения, где какие суда наши находятся и какие повреждения имеют. Чтобы через месяц весь флот был готов к выходу. Проверять поеду сам в Херсон и Севастополь. Капитану Сакену передашь приказ — на дубель-шлюпках разведать местоположение и численность турецких судов. Для того надлежит выйти ему из Кинбурна к Глубокой пристани. Копию приказа пошлите принцу Нассау. Воевать-то мы как следует ещё не начинали…

Попов ведал всеми делами светлейшего — он был единственный человек, который его знал лучше, чем князь самого себя.

И теперь, выйдя из комнаты, он сказал адъютантам, уныло сидевшим в походной канцелярии:

— Князь вышел из меланхолии и начинает действовать.

Капитан Христофор Иванович Сакен вылез из землянки.

Дверь с шумом захлопнулась, шляпу капитана сорвало ветром, сам он едва удержался на ногах. В сумерках море слилось с горизонтом. Огромные волны накатывались на берег, со страшным рокотом ударяясь о камни. Четыре дубель-шлюпки, стоявшие на якоре, то взлетали вверх, то глубоко погружались носом в волны. От одной из них отделилась маленькая лодка, море её подхватило, как щепку, обдавая брызгами и пеной. На некоторое время она исчезла, но потом капитан увидел, что лодка всё-таки приближается к берегу. Сакен стоял, приложив руку к глазам козырьком и другой придерживая раздувавшийся от ветра плащ. Где-то вдали загремел гром. Зигзагообразная молния пронеслась по небу и ударила в море. Наконец лодку почти выбросило на берег. Шесть матросов-гребцов с боцманом во главе выскочили из неё. С их плащей и больших войлочных шляп стекала вода.