Две столицы - [10]

Войска замерли. Раздалась команда:

— Слушай, на кра-ул!!

Екатерина сошла с крыльца — придворные рейтары[10] подвели ей белоснежную породистую кобылу. Она вскочила на лошадь, выхватила из ножен шпагу и растерялась — на шпаге не было темляка.

— Темляк, темляк! — крикнул в пространство подъехавший гетман Разумовский.

Тогда из передней шеренги конногвардейцев на огромном золотистом жеребце вылетел он — гвардейский вахмистр Потёмкин. Он поднял коня на дыбы, одним движением сорвал темляк со своего палаша и вручил императрице.

— Благодарю! — сказала Екатерина, бросив на него ласковый взгляд.

Он отдал честь, пришпорил коня. Но золотой жеребец не хотел уходить от белой кобылы, он замотал мордой, осел на задние ноги и заржал.

Императрица улыбнулась и сказала через плечо вахмистру:

— Видно, не судьба, сударь, вашему жеребцу расставаться с моей кобылой. Как ваша фамилия?

— Потёмкин, ваше величество, — отвечал он, гарцуя на непокорном жеребце.

Екатерина взмахнула шпагой — раздалась команда:

— Смирно! Фронт готовьсь! Скорым шагом прямо! Марш!..

Запели флейты, рассыпалась барабанная дробь, заиграла музыка. Войска двинулись за императрицей.

И новое царствование началось…

Действительность стала походить на сон, когда она сумела взрастить в его душе честолюбие и гордость. «Надо учиться», — говорила императрица. И Потёмкин дни и ночи проводил за книгами. Исключённый из университета «за нехождение», хотя он и был одним из лучших студентов, он теперь поражал окружающих своими знаниями. «Надо доказать, что ты храбр», — сказала она как-то после вечернего кушания, играя с собачкой Фифи и кидая ей бисквиты. Потёмкин бросился «волонтиром» в Турецкую кампанию и под Хотином простоял на вершине холма под неприятельскими пулями до тех пор, пока адъютанты, решив, что он повредился в уме, насильно не стащили его вниз.

«Храбрости одной мало, — писал бес в юбке, — воинские подвиги гистория ценит лишь по урону, неприятелю нанесённому».

Он отличился при Фокшанах, Ларге, Кагуле, Ольте, сжёг Цыбры.

Но бесу этого было мало. Она знала, что у неё есть Румянцев, Суворов, Кутузов, Михельсон.

«Нет великих, громких дел — нет мужей государственных», — нежным голосом вздыхала она, беря тонкими пальцами щепотку бобкового[11] табаку из крошечной бриллиантовой с финифтью табакерки. Он стал работать так, что секретари падали в обморок от переутомления, лошади валились под фельдъегерями и адъютантами, губернаторы не спали неделями, сотни тысяч людей переселялись с одного места на другое. В безводных степях возникали города, появлялись гавани на морях, родился Черноморский флот. И возник «греческий прожект». Для его осуществления нужно было овладеть Крымом, истребить кочевые племена на юге, ликвидировать Запорожскую Сечь, проникнуть на Балканы, уничтожить Турцию и возложить корону нового византийского императора на голову одного из внуков Екатерины. Регентом при юном византийском императоре должен был быть он — Потёмкин.

Князь провёл рукой по лицу. Редкие капли уныло падали в лужу перед окном. Осыпавшиеся, сморщенные, пожелтевшие цветы на клумбах печально склонили головы.

Чувство невозвратимой потери и страшной внутренней пустоты охватило его. Он стукнул ногой два раза.

В дверях показалось чьё-то испуганное лицо.

— Вина, свечей…

И вот теперь, когда он был на пороге осуществления своей мечты, оборвалась та тонкая нить, которая соединяет одного человека с сердцем другого.

Однажды это уже было, когда Румянцев привёз из Киевской духовной академии Завадовского, этого жалкого бурсака. Она приблизила его к себе, сделала богатейшим человеком, но приехал он, Потёмкин, и всё кончилось. Она даже дала князю возможность посмеяться над Завадовским: его назначили председателем комиссии по сокращению канцелярского делопроизводства, а потом поручили наблюдать за постройкой Исаакиевского собора.

Но теперь…

Князь пил бокал за бокалом и трезвел всё больше. Мысли становились ясными, он начинал понимать причину, и в голове его смутно нарождалось решение.

Екатерина не могла жить одна, а к нему она охладела. Он добился своего — она сделала его, Потёмкина, великим, «князем тьмы», как писали за границей, и он стал ей неудобен…

Итак, нужен был подставной человек — «фигура». Князь зашагал из угла в угол по огромному кабинету, в котором всё было вверх дном.

В тишине очень чётко английские часы пробили пять певучих ударов. Наступило сменное время для адъютантов.

Дверь полуоткрылась. В неё просунулась красивая голова поручика Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова.

Князь уставил на него мутные глаза, приподнял брови — поручик был очень хорош: голубые глаза, розовое «фарфоровое лицо», соколиные брови, фигура рослая, сильная.

— Поди сюда, — хрипло сказал Потёмкин.

Поручик подошёл, ступая мягко, и вежливо поклонился. Это был не офицерский поклон с топотом, а куртизанский[12] — грациозный и обаятельный.

Потёмкин пошарил в карманах халата, вытащил лорнет, вскинул и внимательно осмотрел поручика.

— Завтра к вечеру поедешь со мной во дворец!

Заря рассыпалась по всему небу. В комнате стало совсем светло.

Поручик был хороших кровей. Дядя его Иван Ильич Дмитриев-Мамонов состоял при царе Петре стольником,