Две смерти Сократа - [2]

«Любви без боли не бывает».

Мужчина протолкнул свой член поглубже в ее воспаленную глотку:

— Теперь ты настоящая шлюха.

Потом он ушел, а опозоренная Необула, рыдая, рухнула на ложе; уж лучше бы ее изнасиловали — тогда она, по крайней мере, утешалась бы тем, что все случилось против ее воли.

Она не умерла, а значит, нужно было как-то жить дальше. Необуле не с кем было поделиться своим несчастьем — ни подруг, ни родных у нее не было. Девушка нашла утешение в собственной гордости, гордость стала ее эгидой[5], наполнила ее невиданной силой.

Хоть и говорят, что невинности нельзя лишиться за один раз, однако Необула отбросила свою девичью честь, словно ненужную вещь.

Она спешила поскорее расстаться с собственным детством: пусть никто больше не сможет обмануть ее, одолеть и унизить.

С годами Необула превратилась в жестокого, ненасытного зверя, а из собственного тела сделала орудие мести всему мужскому роду. «Милезия» была ее логовом, ее школой похоти, притворства и зла. Девушка отвергала любое чувство, кроме жажды мести, загоняла вглубь любое желание, исходящее не от плоти. Ни один мужчина не знал от нее пощады: для гетеры не было большего наслаждения, чем властвовать над ними. Унижать их. Обирать. Губить. Жалить, словно змея. Хищница, красивая и опасная.

В тот день Необула усвоила три главных правила. Первое: в этой жизни лучше владеть, чем подчиняться. Второе: ягодицы — самая соблазнительная часть ее тела. И третье: принимать посетителей лучше на голодный желудок.

Мужчину, который надругался над Необулой, звали Анит, сын Антемиона[6]. Восемнадцать лет спустя он умер в том же доме свиданий. Его нашли на рассвете с кинжалом в сердце.

ГЛАВА II

Необула поступила в «Милезию», как раз когда знаменитый дом свиданий переживал свой расцвет. Он был символом Афин, неотъемлемой частью их великолепной жизни, такой же, как философия или поэзия. Слава «Милезии» давно преодолела городские стены, и знатные чужеземцы стекались к афинским холмам лишь для того, чтобы полюбоваться красотой тамошних гетер.

В те времена любой моряк мог отдохнуть от тягот морского пути, не покидая пирейского порта: за один обол[7] можно было найти ночлег, а двух хватало, чтобы познать нехитрые ласки рабыни. В Афинах говорили, что сам Улисс, превозмогший чары Цирцеи и спасшийся из плена Навзикаи, не сумел бы подобру-поздорову выбраться из пирейского притона: местные красотки болели всеми дурными хворями, которые можно было подцепить от Карфагена до Херсонеса.

Те странники, что обладали более изысканным вкусом и заботились о собственном здоровье, не задерживались в Пирее, а шли вдоль Длинной Стены до городских ворот, и дальше, в квартал Горшечников, где не было недостатка в добром вине и красивых шлюхах, готовых развлечь отважного морехода. Всего за пятнадцать оболов можно было отыскать подружку на одну ночь, чистенькую, надушенную и искусную в любви. Однако знатные путешественники неизменно направлялись в «Милезию» — дом разврата с самой лучшей репутацией во всей Элладе.

«Милезия» располагалась на склоне Холма Нимф, неподалеку от Ареопага[8]. Аспазия открыла школу гетер в девятнадцать лет. Во всей Элладе было лишь одно подобное заведение, которое основала на острове Лесбос великая Сапфо[9]. Еще девочкой Аспазия училась в ней музыке, стихосложению и искусству любви. Именно тогда у нее появилась дерзкая мечта: помочь женщинам освободиться от власти мужчин.

В шестнадцать лет Аспазия поселилась в Афинах вместе со старшей сестрой и деверем, которому было позволено вернуться в город после долгого изгнания. Девушка была необыкновенно красива, но на восточный, ионийский лад: смуглая кожа, высокие скулы, черные глаза, кошачья грация. Женщины Ионии не уступали мужчинам в уме и храбрости. Эти качества пригодились Аспазии, когда она решила посвятить себя ремеслу гетеры. Спокойный нрав, решимость и взвешенные речи этой женщины вызывали у многих мужчин не только интерес, но и глубокое уважение.

Аспазия не искала ни мужа, ни любовника. Она рано повзрослела и познала все тайны чувственной любви. Что же касается любви другой, той, что приводит к подлинному родству душ, то она не входила в планы гетеры. Отец Аспазии хотел, чтобы его дочь получила образование, и девушка прилежно училась. Она прекрасно музицировала и могла с одинаковой грацией исполнить и ритуальный танец, и веселую праздничную пляску. Конечно, ремесло гетеры было не самым почтенным, но что поделать. Гетеры были независимы и имели доступ в мир искусства и философии, закрытый для других женщин.

Три года Аспазия развлекала богатых афинян, танцевала на пирах и обучала неопытных куртизанок. Она была женщиной в полном смысле слова — женщиной, рожденной дарить радость мужчинам, а что, кроме наслаждения, может дать своему спутнику женщина, которая не желает создавать семью? Аспазия из Милета считала ремесло гетеры достойным и выгодным и не видела в нем ничего дурного. Тем больнее было сознавать, что для других она остается низшим, презренным существом. Аспазия могла бы говорить на равных с любым из афинских мудрецов, но никто из них не спешил предоставить ей такую возможность.