Две повести о тайнах истории - [48]

Но и здесь не отыскалось следов поселения древнее XI века, хотя и был открыт более древний могильник.

В 1938 году раскопки были начаты также на западном берегу Волхова — в кремле (Новгород расположен по обоим берегам реки). В кремле культурный слой, достигавший 4,75 метра, оказался более мощным, чем на Славне и Ярославовом дворище, и дал предметы, уже точно датировавшиеся X и, предположительно, даже IX веком.

Но поистине бесценные находки ждали исследователей в Неревском конце[19] — в северо-западной части города, близ кремля. В 1941 году, углубившись там на 4,5 метра, ученые дошли до вещей XII века. А культурный слой все не иссякал.

Работы прервала война. Впрочем, едва она кончилась, археологи снова поспешили в Новгород. В 1947 году Академия наук СССР создала большую археологическую экспедицию под руководством А. В. Арциховского, который еще в 1929 году предложил свой план археологического исследования города и с тех пор неустанно осуществлял его.

На этот раз Арциховский наметил вести раскопки в Неревском конце. Приступая к ним, он знал «…из летописей, что этот район в древности был густо заселен ремесленниками, что здесь нужно ожидать очень интересных бытовых и производственных находок. Трудно было установить заранее, какие именно улицы подвергнутся раскопкам и удастся ли связать этот участок с древним планом Новгорода. Дело в том, что во второй половине XVIII века, при Екатерине II, Новгород, подобно другим русским городам, был перепланирован по образцу Петербурга. Сложное переплетение улиц, сложившихся за многовековую историю Великого Новгорода, сменила правильная решетка новых улиц. Единственный дошедший до нас план, составленный до перепланировки, относится к тому же XVIII веку. Не было уверенности, что этот план соответствовал планировке города в более раннее время.

После снятия первых — поздних — слоев в раскопе открылись две пересекающиеся мостовые с остатками домов по обеим сторонам улицы. Когда эти мостовые были нанесены на чертеж и сфотографированы, их убрали. Непосредственно под ними обнаружились две точно такие же мостовые, но уже более древние. Ниже лежал третий ярус мостовых, под ним — четвертый… Оказалось, что мостовые с исключительным постоянством возобновлялись на одном и том же месте — и именно на том, где были указаны улицы на старом плане XVIII века. Таким образом, выяснилось, что этот план может служить руководством не только для изучения Новгорода XVIII века, но и его планировки в предшествующее время, вплоть до X века. Выяснились и названия раскрываемых улиц. Это были знаменитые по летописям Холопья и Великая улицы… Изучение строений на этих улицах показало, что они в большинстве представляли собою жилые дома, ремесленные мастерские и хозяйственные постройки. О назначении домов говорили многочисленные находки»[20].

Раскопки на Холопьей и Великой дали такие материалы, которые во многом по-новому осветили историю не только Новгорода, но и всей древней Руси, а также создали новый раздел науки, пока даже не имеющий названия. Может быть, его назовут «берестология»… может быть, как-нибудь иначе. Но не будем забегать вперед. Надо еще рассказать, что же нашли на Холопьей и Великой.

Семь метров в глубину

Непередаваемой прелестью хорош Новгород, особенно на заре погожего осеннего дня. Веет легкий свежий ветер с Ильменя. Ильмень рядом: вон там, где вознесся Георгиевский собор Юрьева монастыря. Непроницаемо сизая вода озера чуть подернута на рассвете рябью. Правы были былины, величая его морем: оно простерлось так широко, что, куда ни кинь взор, нет краю водной глади.

Краски в Новгороде чистые, светлые. Они неярки и не бьют в глаза, но почему-то входят в сердце навсегда, и, чем больший срок проходит, как разлучился с Новгородом, тем чаще о нем вспоминаешь и грустишь.

Чувствуется север. Прозрачное небо дымчато-серебристо, полоска зари осторожно и нежно подсвечивает розовым перистые облака. Неслышно катит воды Волхов. Вот он воочию — путь «из варяг в греки».

Над Волховом колышется пар. Волны реки словно застыли: ни гребешка, ни всплеска. Река синяя и широкая, вода в ней прозрачная, — видно: глубоко, ох, глубоко! Тихо плывут по стрежню стога сена, скошенного в поймах еще летом. Сено уже чуть тронуто желтизной осени. Рыбак застыл в лодке на середине реки. Покачивается на воде круглый, вроде блинка, немудреный берестяной поплавок. С такими еще тысячу лет назад рыбаки выходили на Волхов, когда Садко окликал их:

— Ну как, ребята, улов, — не ту́жите?

А по обоим берегам — город. Бесчисленные веселые купола церквей — луковичкой вверх. Церкви сравнительно невелики и как будто нисколько не стремятся поразить воображение видом величия храма божьего, — наоборот, они так естественно вписаны в скромный фон, на котором белеют! А белеют ослепительно, даже глазам больно!

На круто спускающемся к Волхову холме — кремль. Его кирпич за столетия выцвел, стены теперь скорее бурые, чем красные, даже разгорающаяся заря не в силах залить их лучами так, чтобы они казались светлее. Против каких только врагов не собирались за ними новгородские рати, в какие только дали не отплывали отсюда новгородские ладьи — «бусы-кораблики»! Недаром до сих пор звучит новгородский говор у Северного Ледовитого океана в речи поморов и избы там рубят, как когда-то в Новгороде; недаром до сих пор зовут юго-западный ветер в Сибири шелоником — по имени ближней к Новгороду реки Шелони. То был ветер, надувавший паруса новгородцев, запросто отправлявшихся за «Каменный пояс» — Уральский хребет — искать себе счастья, а Господину Великому Новгороду славы, далеко-далеко унесли они с собою родное имя…