Две повести о любви - [45]

После встречи с друзьями Руди мы отправились с ним на длительную прогулку по лагерю. Он рассказывал мне такие вещи, о которых в Вене никто не знал, а если кто и знал, то держал в секрете: что здесь тысячами убивали евреев в газовых камерах, а если запасы газа были ограничены, их бросали прямо в огонь. Еще Руди сообщил мне под большим секретом, что группа сопротивления готовит побег. Он сказал, ты должна понимать, что я принимаю в этом участие, даже если я и женился на тебе, чтобы наш ребенок носил мою фамилию.

— Chiquita[44], — сказал он, — если со мной что-нибудь случится, если мы никогда больше не увидимся…

После ужина мы пошли в нашу комнату. Руди был без ума от своего сына, и неудивительно: Эди был настоящим сорванцом, смышленый, доверчивый и красивый как картинка, со своими кудряшками. Они играли, возились и бесились, пока Эди наконец не сморило. Мы с Руди еще проговорили несколько часов. Он очень изменился, и мне чего-то не хватало.

На следующее утро нам надо было рано вставать. Машина, которая должна была отвезти нас на вокзал, уже ждала. Я крепко спала, а Руди, по его словам, всю ночь не сомкнул глаз. Ему разрешили проводить нас до ворот, где он обнял своего отца, а потом брата. Он поцеловал Эди, еще и еще раз. Под конец очень крепко прижал меня к себе, будь сильной, маленькая женщина, шепнул он, резко отвернулся и зашагал назад в лагерь. Я долго смотрела ему вслед, надеясь, что он обернется.

У меня перед глазами все время стояла картина — двенадцать поляков, повешенных в июле

1943-го. Их команда делала замеры за пределами большой цепи постов, и трое заключенных воспользовались этим для побега. Все остальные болтались вечером на перекладине, привинченной перед кухонным бараком к двум массивным деревянным столбам. Возвращаясь, мы должны были пройти мимо них. Страшно было смотреть на их желтые лица, неестественно вытянутые шеи, вытекшие изо рта струйки слюны. В общем, мы знали, что рисковали не только собственными жизнями. И тем не менее свадьба подстегнула нас; если бояться санкций, мы никогда ничего не предпримем. А время поджимало, фронт все приближался, уже при следующем наступлении Красная Армия могла прорваться вперед и дойти до наших мест. Тогда эсэсовские части перебросили бы на запад, а перед этим ликвидировали бы всех заключенных. Это было не просто наше предположение, задним числом мы узнали, что по приказу Гиммлера Гёсс запрашивал лагерное начальство, какие нужны средства, чтобы сровнять с землей Биркенау и уничтожить все человеческие следы. По нашему мнению, эти планы можно было расстроить, только проведя совместную акцию с польскими партизанами. Поэтому нам не оставалось ничего другого, кроме как перенести мозговой центр боевой группы за пределы лагеря.

Первые недели Руди ужасно страдал. А потом моя подруга Сари, тоже работавшая у нас в загсе, неожиданно без оглядки влюбилась в него. Это и неудивительно, если учесть, что даже офицеры СС, вплоть до самого коменданта лагеря, не могли устоять перед его шармом. Думаю, была и еще одна причина влюбленности Сари, не так уж и связанная с поведением Руди или его славой сердцееда: в нас за все эти годы скопилось много нерастраченной любви, а свадьба дала ей выход, направив на жениха. Поначалу Руди противился, я заметила, что он начал сторониться Сари, уходил, когда она пыталась приблизиться к нему, и по возможности избегал встречаться с ней взглядами. Он даже притворялся бесчувственным и равнодушным, что ни в коей мере не отпугивало мою подругу, напротив, она ни о ком другом и думать не могла. Долго он не смог противостоять ее попыткам сближения, и в конце концов влечение стало обоюдным. Руди вскоре нашел хороший повод часто появляться в нашей конторе. Он объяснил Кристану, что в знак благодарности раздобыл для нашего загса канистру олифы. Каждую субботу после обеда он приходил в барак с большим бидоном и покрывал олифой необработанные деревянные доски пола. Момент был подходящий, поскольку все начальство — кроме одного караульного — отдыхало. Тем не менее им редко выпадала возможность обменяться нежностями. Лишь изредка Руди удавалось поцеловать мою подругу за дверью или в углу возле шкафа. Мы, работавшие в конторе девушки, делали все, чтобы помочь их счастью. Сари тайком показывала мне любовные стихи, которые он писал ей, и передавала нам всю информацию о военных и политических событиях, которой он с ней делился.

Итак, дело было решенное: мы с Эрнстом Бургером совершаем побег. Вместе со Збышеком Райнохом, работавшим со мной на участке СС. Среди нас должен был быть кто-нибудь, говорящий по-польски, в противном случае шансы на выживание на воле сводились к нулю. От гражданских рабочих мы получили точную информацию о маршруте побега, месте первой явки, тайниках с продовольствием и установлении контакта с партизанами. Мы также выяснили, когда и где СС и полиция особенно массированно будут охотиться за нами. В лазарете раздобыли болеутоляющие и сердечные средства, а также капсулы с ядом на случай, если дело провалится. Проблема была в том, что мы не могли сказать правду даже самым близким друзьям. Для них наш побег должен был стать неожиданностью. Нашим родным тоже грозили репрессии. В лучшем случае мы могли их осторожно подготовить в письмах, которые тайком выносились из лагеря. Возник еще вопрос, кто после нас возглавит боевую группу.