Две повести о любви - [39]

Этого парня, Хуана Роса, они казнили. В Страстную пятницу, как добропорядочные католики. Ему было всего двадцать. Я его еще раз увидела в зале суда. Его лицо было обезображено пытками, я едва узнала его. Он попросил у меня прощения. Ты ни в чем не виноват, сынок. Ты не сделал ничего дурного. Не мог же ты сделать Хулиана невидимкой.

Прокурор требовал и для меня высшей меры, статья 38 или 238. То есть расстрел. Мать Фернандо, которая до этого каждого попа за версту обходила, сразу побежала в церковь и ну поклоны бить! В итоге нам с Фернандо дали по шесть лет. Шесть лет и один день, если быть точнее. Мамаша его еще до этого получила лично у Иисуса Христа торжественные заверения, что нас не казнят. Посетив как-то раз меня в тюрьме, она с важностью произнесла: «Не волнуйся, с вами обоими ничего не случится, я спросила Спасителя, и Он отрицательно покачал головой». Бедняга всерьез верила во все это. Видите, что с человеком может сделать воображение.

Я и в тюрьме не сдавалась. Будь то в Вентасе, Сеговии или Сории, всюду представлялась возможность насолить надзирательницам. У нас была хорошая компания, Хулия, Ньевес, Лолита, Малышка, удравшая в Сеговии. Веревку, с помощью которой она перелезла через стену, мы сплели ей из шнуров, выпрошенных у родных, якобы чтобы прыгать через веревку. Малышка убежала вечером, в девять часов, когда начальница тюрьмы мучила пианино, и персонал благоговейно дремал под эти звуки. Когда нас пересчитали на вечерней поверке, перед отбоем, ее уже и след простыл. Надзирательницы бесновались, как фурии. Красная сбежала! Убейте ее, если найдете! Спустя какое-то время ее действительно поймали и расстреляли. Это было в 1945-м. Ее настоящее имя было Асунсьон Кано.

Фернандо освободился в марте сорок седьмого. Меня из-за плохого поведения они продержали на год дольше. Неудивительно, ведь они девять раз засовывали меня в карцер. Я была первой, кто швырял им под ноги тарелку. Жратва, которой они нас кормили, кишела червями. Голодовка, потом еще одна, потому что они избивали заключенных. Вначале надзирательницы заставляли нас на поверке отдавать приветствие, выбрасывая руку вперед. И жутко бесились, учуяв запах анисовки, которую мы по несколько капелек добавляли в глиняные кружки, чтобы вода не так сильно отдавала глиной.

На первое письмо Марги, где она изливала мне душу, я ответила четырьмя строчками. Хулиан жив и здоров, у нас все в порядке, родители Фернандо в добром здравии. Как ты поживаешь, как Эди? Обнимаю, твоя сестра Марина. Большего я не имела права писать, надзирательницы порвали бы мою открытку и запретили бы мне свидания. Родителей мужа я впутывать не хотела, хватит с них неприятностей. Марга тоже не могла писать все, что хотела. Иногда приходили письма, в которых цензура вымарывала целые абзацы. Замазывали черным, и оставалось только догадываться, что там было. Она была смертельно несчастна. Конечно, ей было трудно. Но разве не всем тогда было трудно? По крайней мере, с ней был ее сын. А каково было мне? Мать без ребенка, что может быть хуже? Это такая боль, которую невозможно вынести. Тихо, Фернандо, мужчины в этом ничего не смыслят. Я должна была жить с этой болью, выбора у меня не было. Хулиан называл свою бабушку мамой, а когда меня наконец-то выпустили, ему было уже семь лет и я была для него чужой.

Как-то раз она прислала их свадебную фотографию. Они оба хорошо получились. Парочка краше, чем в кино. У Маргариты грустное лицо, полное скорби, а он улыбается. Вместе с фотографией она прислала книгу, известный роман Хосе Переды «На горных вершинах». Это был подарок Руди для меня, там было надписано: «Моей маленькой свояченице Марине». Понятия не имею, как Марге удалось вынести книгу из Аушвица. Она тогда была очень стройной, может, спрятала на груди, под блузкой. В Сеговии я ее не меньше десяти раз перечитывала, не столько ради содержания, на мой вкус там слишком много ладана и описаний природы, а ради него. Из-за тебя, Руди. Клянусь тебе, я никогда не была влюблена, но и забыть тебя не могла. Фернандо… внешне он не представлял собой ничего особенного. Но когда я почувствовала, какой он сердечный человек, его внешность уже не имела для меня значения.

Твоя книга… Как-то позже Хулиан привел к нам домой своего дружка, тот сразу на книжку набросился: я всегда хотел ее почитать, одолжи мне. Разумеется, он ее так и не вернул.

В Кирххайме под Теком, этом маленьком аккуратном швабском городке, Маргарита Феррер не оставила особых следов. Я побывала там, огляделась, взяла в ратуше карту города и туристический проспект, приглашающий совершить прогулку в прошлое, начать от церкви Святого Мартина, осмотреть двадцать три достопримечательности и вернуться назад, на церковную площадь. Богадельня «Вэхтерхайм» находится в стороне от предлагаемого маршрута, на Шлирбахерштрассе, ведущей к Вангерхальде и дальше в направлении к Гёппингену. В 1961 году двухэтажный дом, который с 1894 года использовался как приют для впервые забеременевших молодых незамужних женщин, был подвергнут капитальному ремонту и оброс множеством пристроек. С начала тридцатых годов богадельня служила также роддомом для женщин из города и его окрестностей, нынче основное ее назначение — уход за стариками и помощь подросткам. Мне показалось, что я узнала Маргариту на одной из фотографий, напечатанных в брошюре «100 лет благотворительному Фонду Вэхтерхайм», в разделе, посвященном периоду с 1933 по 1945 год. Как гласит подпись, на фотографии запечатлен праздник День матери: куча детей, девочки с венками из цветов на головках, две монахини из Швебиш-Халль с чепцами и передниками, шесть матерей или сестер-помощниц. Та, что стоит в середине, с короткими волосами, в клетчатой блузке, улыбающаяся, по-моему, она и есть. И ребенок, которого она держит на руках, похоже, улыбается. У него необычайно маленький подбородок. Думаю, это Эди.