Две невесты Петра II - [40]

Пятого октября, почти через месяц со дня выезда из Петербурга, обоз со ссыльными прибыл в Вышний Волочок. Несколько дней спокойного отдыха и хлопоты лекаря Шульца поставили Александра Даниловича на ноги. Он стал меньше раздражаться, шутил даже с Пырским, благодарил за качалку, которую тот для него придумал, часто и подолгу бродил возле дома, где они остановились, с удовольствием вдыхая уже стылый, по-настоящему осенний воздух.

Холода наступили рано и неожиданно. Замерзшая за ночь земля звенела. Густой иней, словно снег, покрывал сухую траву, ветки кустов, опавшие листья. Александру Даниловичу всё время было холодно даже в шубе, которую для него достали из поклажи. Видя посиневшее лицо и замерзшие руки мужа, Дарья Михайловна сказала, протягивая ему большую тёплую шаль:

   — На вот, Александр Данилович, покройся, потеплее станет.

   — Нет, княгиня, — улыбнулся Александр Данилович, — что ж ты меня за бабу почитаешь?

   — Я ведь так, — оправдывалась Дарья Михайловна, — студёно ведь на воле.

   — Ничего, ничего, Бог даст, не замёрзну, — ответил Меншиков, глубже натягивая на уши тёплую соболью шапку.

Через десять дней довольно однообразного и спокойного пути ссыльные прибыли в Клин, где их уже поджидал новый гонец из Петербурга.

Сердце у Александра Даниловича замерло, потом часто и радостно забилось. «Одумались, одумались, — было первой ликующей мыслью князя, — велят обратно ехать, обратно», — весело думал он. И Дарья Михайловна, и её сестра, и нареченная невеста государя застыли в ожидании радостных известий.

Степан Мартынович Пырский, начальник охраны опальных ссыльных, за долгие дни пути вместе с семьёй князя привык к ним и даже по-своему жалел их.

Не зная, за что прогневался на Александра Даниловича государь, Пырский тоже питал надежду, что совсем не опасный, а даже очень приятный в обхождении князь получит монаршую милость, о чём он иногда и говорил с опальным. Появление гонца как будто бы поддержало в нём эту надежду.

Строгий официальный вид курьера, потребовавшего Пырского для разговора в особую, отведённую ему комнатку, не внушил уверенности. А когда Степан Мартынович прочёл протянутую курьером бумагу, ожидания лучшей участи для ссыльных вовсе рухнули.

Пырскому пришлось дважды перечесть бумагу, прежде чем он окончательно понял её трагический смысл.

В указе, подписанном государем, приказывалось ему, капитану Пырскому, изъять у Меншикова, его сына и дочерей все жалованные им ордена, а также говорилось об отправке Варвары Михайловны Арсеньевой в Александровский монастырь.

У нареченной государевой невесты княжны Марии Александровны Меншиковой требовалось изъять обручальное кольцо, поднесённое ей государем Петром Алексеевичем, а взамен вернуть ей то, что она дарила ему при обручении.

Возвращая прочитанную бумагу, Пырский молчал, глядя прямо в лицо курьера. Тот, не торопясь, достал из-за пояса небольшой кованый кошелёк, вынул оттуда золотое кольцо и, отдавая его Пырскому, сказал:

   — Это надо передать.

   — Хорошо, — согласно кивнул Пырский, принимая кольцо. — Как изволите: сами указ зачтёте или мне поручите?

Помолчав немного, всё так же строго курьер произнёс:

   — Кольцо сами, Степан Мартынович, передайте, а указ я зачту, но в вашем присутствии. — И, вновь помолчав, добавил: — Кольцо вернёте, как я указ зачту.

   — Как прикажете, — согласился Пырский.

Уже по лицам вошедших в горницу Пырского и курьера из Петербурга Александр Данилович понял, что хорошего ждать не следует. Он выпрямился, сжал кулаки, лицо его словно окаменело. Он ждал, что скажут вошедшие.

Обведя взглядом собравшихся, с нетерпением ожидавших его слов, офицер откашлялся, неторопливо достал свёрнутую бумагу, которую успел убрать после того, как прочёл её Пырскому, медленно развернул и так же медленно начал читать.

Ни единым словом, ни единым взглядом опальное семейство не прервало чтение указа, лишь в том месте, где говорилось о кольце, Маша вздохнула и тут же попробовала снять с пальца кольцо, которое никак не снималось. Из-за холода руки её распухли, и оно сделалось мало.

Варвара Михайловна с укором посмотрела на племянницу, и Маша, сжав руку в кулак, затихла.

Даже Варвара Михайловна, услышав приговор своей судьбе — об отправке её в монастырь, — не проронила ни слова всё время, пока Пырский и курьер, читавший указ, были в горнице, но как только они вышли, она прислонилась к перегородке, отделявшей огромную печь от избы, и разрыдалась.

Она плакала громко, отчаянно, безудержно, так что даже никто из близких не рискнул подойти к ней.

Прибывшим курьером велено было к утру следующего дня сложить всё требуемое на столе в горнице, а Варваре Михайловне быть готовой к отправке в определённый для неё монастырь.

— Ну, поди, рада, что свадьбы не будет? — недобро глядя на княжну Марию, сказала Варвара Михайловна. — Видала я, как ты кольцо-то с пальца сдёргивала! Обрадовалась небось, что свадьбе не бывать, — вновь повторила она.

Княжна Мария молчала, слушая тётку, и лишь едва заметная улыбка промелькнула на её лице.

   — Рада, вижу, что рада, — продолжала зло шептать Варвара Михайловна.