Две невесты Петра II - [139]

И так мы, собравшись, поехали; с нами было собственных людей десять человек, да лошадей его любимых верховых пять. Я дорогой уже узнала, что я на своём коште еду, а не на общем. Едем в незнаемое место, и путь в самый розлив, в апреле месяце, где все луга потопляет вода и маленькие розливы бывают озёрами, а ехать до той деревни, где нам жить, восемьсот вёрст. Из моей родни никто ко мне не поехал проститься, или не смели, или не хотели. Бог то рассудит; а только со мной поехала моя мадам, которая за маленькой за мной ходила, иноземка; да девка, которая при мне жила: я и тем была рада. Мне как ни было тяжело, однако принуждена дух свой стеснять и скрывать свою горесть для мужа милого; ему и так тяжело, что сам отражает, при том же и меня видит, что его ради погибаю. Я в радости их не участница была, а в горести им товарищ, да ещё всем меньшая, надобно всякому угодить. Я надеялась на свой нрав, что я всякому услужу. Итак, куда мы приедем на стан, пошлём закупать сено, овёс лошадям. Стала уже и я в экономию входить; вижу, что денег много идёт. Муж мой пойдёт смотреть, как лошадям корм задают, и я с ним; от скуки что было делать? Да эти лошади, право, и стоили того, чтобы за ними смотреть; ни прежде, ни после таких красавиц не видала; когда б я была живописец, не устыдилась бы их портреты написать.

Девяносто вёрст от города как отъехали, в первой провинциальный город приехали: тут случилось нам обедать. Вдруг явился к нам капитан гвардии, объявляет нам указ: велено-де с вас кавалерии снять. В столице, знать, стыдились так безвинно ограбить, так на дорогу выслали. Боже мой, какое это их правосудие! Мы отдали тотчас с радостью, чтобы их успокоить; думали, они тем будут довольны, обругали, сослали;

нет, у них не то на уме. Поехали мы в путь свой, отправивши его, непроходимыми стезями, никто дороги не знает; лошади свои все тяжёлые; кучера только знают, как по городу провезти. Настигла нас ночь, принуждены стать в поле, а где, не знаем, на дороге ли, или свернули, никто не знает, потому что все воду объезжали. Стали тут, палатки поставили. Это надобно знать, что наша палатка будет всех дале поставлена, потому что лучшее место выберут свёкру, подле поблизости золовкам, а там деверям холостым, а мы будто иной партии: последнее место нам будет. Случилось и в болоте; как постель снимут — мокра, иногда и башмаки полны воды. Это мне очень памятно, что весь луг был зелёный, травы не было, как только чеснок полевой; и такой был дух тяжёлый, что у всех головы болели, и когда мы ужинали, то мы все видели, что два месяца взошло, ординарный большой, а другой подле него поменьше, и мы долго на них смотрели, и так их оставили, спать пошли. Поутру мы встали, свет нас осветил, удивлялись сами, где мы стояли: в самом болоте и не по дороге, как нас Бог помиловал, что мы где не увязли ночью, так оттуда насилу на прямую дорогу выбились.

Маленькая у нас утеха была, псовая охота. Свёкор превеликий охотник был; где случится какой перелесочек, место для них покажется хорошо, верхами сядут и поедут, пустят гончих; только провождение было время, или сказать скуке. А я останусь одна, утешу себя, дам глазам своим волю и плачу сколько хочу.

В один день так случилось; мой товарищ поехал верхом, а я осталась в слезах. Очень уже поздно, стало смеркаться, и гораздо уже темно, вижу, против меня скачут двое верховые, прискакали к моей карете, кричат: «Стой!» Я удивилась; слышу голос мужа моего и с меньшим братом, который весь мокр. Говорит мне муж: «Вот он избавил меня от смерти». Как же я испужалась! Как-де мы поехали от вас, и все разговаривали и сшиблись с дороги; видим мы, за нами никого нет, вот мы по лошадям ударили, чтоб скорее кого своих наехать; видим, что поздно; приехали к ручью, казался он мелок; так мой муж хотел наперёд ехать опробовать, как глубок. Так бы они, конечно, утонули, потому что тогда под ним лошадь была не проворна, и он был в шубе; брат его удержал, говорит: «Постой! на тебе шуба тяжела, а я в одном кафтане, подо мной же и лошадь добра, она меня вывезет, а после вы переедете». Как это выговоря, тронул свою лошадь; она передними ногами ступила в воду, а задними уже не успела, как ключ ко дну; так крутоберего было и глубоко, что не могла задними ногами справиться, одна только шляпа поплыла; однако она очень скоро справилась, лошадь была проворная, а он крепко на ней сидел, за гриву ухватился. По счастью их, человек их наехал, который от них отстал; видя их в такой беде, тотчас кафтан долой, бросился в воду; он умел плавать, ухватил за волосы и притащил к берегу. Итак, Бог его спас живот, и лошадь выплыла. Так испужалась, и плачу и дрожу вся; побожилась, что я его никогда верхом не пущу, спешили скорее доехать до места, насилу его отогрели, в деревню приехавши.

После, несколько дней спустя, приехали мы ночевать в одну маленькую деревню, которая на самом берегу реки, а река преширокая; только мы расположились, палатки поставили, идут к нам множество мужиков, вся деревня; валяются в ноги, плачут, просят: «Спасите нас! Сегодня к нам подкинули письмо; разбойники хотят к нам приехать, нас всех перебить до смерти, а деревню сжечь; помогите вы нам! У вас есть ружья; избавьте нас от напрасной смерти, нам оборониться нечем; у нас, кроме топоров, ничего нет, здесь воровское место; на этой неделе здесь в соседстве деревню совсем разорили; мужики разбежались, а деревню сожгли». Ах, Боже мой! Какой же на меня страх пришёл! Боюсь до смерти разбойников; прошу, чтоб уехать оттуда: никто меня не слушает. Всю ночь не спали, пули лили, ружья заряжали, и так готовились на драку; однако Бог избавил нас от той беды: может быть, они и подъезжали водой, да побоялись, видя такой великий обоз, или и не были. Чего же мне эта ночь стоила! Не знаю, Как я её пережила; рада, что свету дождалась. Слава Богу! Уехали.