Две коровы и фургон дури - [18]

Я повел коров на пастбище — хотя что это за пастбище такое: вся трава выжжена солнцем, над полем пыль столбом стоит, роса не в силах оживить мертвую зелень, только птицы разевают рты на изгороди, — и тут ко мне устремились два полисмена, и один из них спросил:

— Эллиот?

— Да.

— Эллиот Джексон?

— Ну? Я это.

— Это ты нашел тело?

— Ну я.

— Я детектив Поллок, а это следователь Браун. Мы хотели бы задать тебе несколько вопросов.

— Оʼкей.

— Нам придется отвезти тебя в участок.

— Это зачем?

— Ну, ты наш основной свидетель, нам надо записать все твои показания.

— Ну хорошо, дайте мне пару минут, я хоть умоюсь.

— Давай, только по-быстрому.

Я пошел в трейлер, разделся до пояса и как смог ополоснулся. Вода сбегала по телу, и я думал о том, что было бы клево вот так же смыть с себя воспоминания: запах крови и ужаса, скрип веревки, прыгающие лучи фонарей. Через десять минут я уже сидел в полицейской машине по дороге в Тонтон и не узнавал мир вокруг меня. Цвет полей, волосы полицейских, деревья, небо, дорога, даже салон машины — все как-то неприятно плыло и пульсировало перед моими глазами. Я раньше никогда не ездил в полицейской машине, и сейчас у меня почему-то возникло ощущение, что меня проглотила собака и я трясусь в собачьем пузе. Рация трещала, скучающий голос произносил слова, которых я не понимал. Я сказал:

— Я очень устал…

— Немудрено, сынок.

— Тебе удалось хоть немного поспать?

— Только час.

— Можешь покемарить здесь, пока мы едем.

— Спасибо, — сказал я, закрыл глаза и через секунду провалился в сон.

Во сне я видел говорящих коров и деревья с ногами, которые бродили от одной долины к другой. Облака ложились мне на лицо и заползали в рот, они пахли коровьими лепешками и молоком. Молоко лилось рекой, сливки бурлили, картошка дождем падала с небес… Я проснулся, вскочил и увидел, что мы заехали на парковку за полицейским участком.

Мне дали чашку чая и посадили в совсем голой комнате за стол. Два полисмена долго шуршали бумагами, а потом включили диктофон, назвали свои имена и мое, продиктовали дату, и Поллок попросил меня рассказать все с самого начала.

— И что же ты делал в поле в половине двенадцатого ночи?

— Мистер Эванс попросил меня проверить, все ли в порядке со стадом. С коровами.

— Мистер Эванс, твой хозяин?

— Ну да.

— А почему он попросил тебя?

— Ну, мы всегда так делаем. Проверяем, все ли коровы на месте.

— Итак, ты пошел проверить коров. И что ты сделал потом?

— Я увидел в лесу свет. Свет фонарей.

— Почему ты решил, что это фонари?

— Потому что они светили лучами, — сказал я. — Это же и так ясно. — Я рассказал им про голоса, крики, про тени часовых и про другие, более темные, глубокие тени.

Поллок задавал вопросы медленно, доброжелательным тоном. Он был худой, с рыжими волосами и чисто выбритым лицом. Когда я говорю, что задавал вопросы доброжелательным тоном, я имею в виду, что все остальное в нем меня тревожило. Мне казалось, что в любую секунду он может выключить притворную доброжелательность и включить злобу, пустить в ход свои кулачки, чтобы наставить синяков там, где не видно. Его маленькие зеленые глаза глядели на меня не мигая, и сидел он неподвижно, как монах. Пока шел допрос, второй полицейский, Браун, пялился на меня не отрываясь, а под конец наклонился вперед, задумчиво потер подбородок и сказал:

— Это и есть твоя версия?

— Да, — сказал я удивленно.

— А ты все нам рассказал?

— Конечно, — сказал я, — а что?

— Просто мне кажется, Эллиот, что ты что-то скрываешь. Чувство такое.

— Я рассказал все, что видел.

— И ты не узнал этого повешенного? Никогда раньше его не встречал?

— Нет, не думаю.

— Не думаешь? Полчаса назад ты говорил другое. — Браун снова наклонился вперед. Он играл не так хорошо, как Поллок, слишком прямолинейно и предсказуемо. Он вообще меньше следил за собой, в отличие от Поллока, и успел порядком раздобреть. Мордатый, губы жирные, а глаза стали, как у всех стариков, слезливые и отрешенные, может быть, потому, что они слишком много повидали в жизни и хотят на покой.

— Ну, знаете… — промямлил я.

— Нет, не знаю. Тебе придется объяснить.

— Может быть, я видел его в баре или еще где-нибудь.

— Может быть, ты видел его в баре или еще где-нибудь?

— Ну да. Типа в магазине.

— Типа в магазине?

— Ага.

— А в каком магазине?

— На почте. В Гринхэме.

— Так где же ты его видел — в баре или в магазине?

Я так устал, что слова сами выпали у меня изо рта. Я не мог их остановить.

— В баре, — сказал я не думая.

— Так, значит, ты видел его раньше?

— Может быть.

Браун наклонился ко мне. Он протер глаза, но лучше они от этого не стали. От него пахло кофе, сигаретами и мокрой шерстью.

— Ах, Эллиот, Эллиот. Может быть, а может быть, и нет. Хватит врать, говори правду, понял?

— Я устал.

— Представь себе, мы тоже.

— Хочешь кофе? — спросил меня Поллок.

Я не очень понимал, что он от меня хочет, но на всякий случай сказал:

— Да, спасибо.

— С сахаром?

— Одну большую ложку.

— Сейчас принесу.

Браун наклонился вперед и сказал:

— Допрос прерван в 11 часов 16 минут, 17 августа 1976 года, — и выключил магнитофон.

Поллок пришел назад с чашкой кофе, поставил передо мной на стол и спросил: