Дваждырожденные - [37]

— Но мои-то порывы случайны и неожиданны даже для меня! — воскликнул Митра.

Учитель утвердительно склонил голову:

— Конечно, ты сам себе преподносишь много неожиданностей. Но даже твои прихоти тоже легко предсказать, как и их плоды. Мелкие случайности изо дня в день слагаются в цепь закономерностей. Цепь дурных поступков и их следствий с годами становится все прочнее, и однажды ты вдруг обнаружишь, что она тянет тебя за собой, превратив в безвольного раба.

— А почему же беды валятся на головы невинных? — воскликнул Митра. — Где воздаяние за дурные дела? Почему молния не поразила раджу, приславшего солдат в деревню? Почему погиб Сомасундарам? Он же не для себя прятал зерно!

— Зло и добро — человеческие понятия, — сказал Учитель. — Мы не знаем, какая кара постигнет раджу. Дети разоренных крестьян возьмут штурмом крепость и перебьют его потомков или одна из служанок воздаст ему за жестокость отравленным вином. Отзвук поступка может идти из прошлого в будущее, из воплощения в воплощение. Мы даже забываем, какое деяние породило это эхо. Волны от павшего в воду камня расходятся кругами, отражаются от берегов, от других предметов, возвращаются.

— Так я свободен или нет? Вы раньше говорили что-то о свободе, мол, я ее не понимаю! Так в чем же моя свобода? — с раздражающим меня упорством продолжал вопрошать Митра. И безмятежно улыбающийся Учитель вновь принимался объяснять юному кшатрию то, что он, казалось бы, мог давно понять и сам.

— Конечно, Митра, свободен! Плоды твоей кармы вызревают не где-нибудь, а на полях твоих помыслов и чувств. Даже боги не властны ускорить их рост.

— Боги не властны???

— Да. Люди свободны в выборе кармы. Но эта свобода слишком страшна для них. Им роднее мысль о бессилии перед судьбой, поэтому и ведут себя в этой жизни как слуги, забравшиеся тайком на хозяйскую кухню. Спешат набить свой живот, пока их не прогнали. А потом молятся богам о спасении. Прозрейте! Поймите, что силы, необходимые для вашего восхождения, уже хранятся в вас, только за суетой и шумом вы не в состоянии уловить их.

Учитель помолчал, успокаивая сердце, потом добавил вполне обыденным тоном:

— Кстати, для прозрения этих истин и предназначены ашрамы.

Он встал и сделал нам знак идти следом. Что-то изменилось в его взоре. Я ощутил, как сгустился и нагрелся воздух вокруг нас. Только это был не воздух. Невидимые волны силы поднимались и опадали в тесном пространстве пещеры. Удары пульса в ушах заглушали шаги. Как в полусне я последовал за Учителем в пещерный зал с серебристыми стенами.

Огонь очага вспыхивал, отражаясь от их неровной зернистой поверхности. В глубине пещеры стали заметны странные знаки. Среди них — вырезанная в стене пятиконечная звезда, устремившая пятый луч вверх к тяжелому своду пещеры. Издалека казалось, что это изображение человека, разбросавшего руки и ноги и задравшего голову к небесам. Учитель объяснил нам, что это древний символ восхождения из хаоса. Но такая же звезда с лучом, обращенным в землю, словно стремящаяся сорваться с небес — символ Калиюги — эры падения человеческого духа. Рядом со звездой были изображения спиралей.

У этих простых символов, вырубленных в камне, может быть, тысячелетия назад, Учитель объяснял нам безмерную сложность устройства нашего мира. Пытался заставить почувствовать сердцем то, что невозможно было представить в мыслях. Яйцо — символ Космоса или бога Брахмы, творящего миры. А спираль символизировала переход миров на более высокие уровни, стремление человека к высшим полям, неизбежное разрушение и возрождение.

Учитель говорил:

— Как пчелы находят путь к цветам по запаху, растворенному в воздухе, так и человек на первых ступенях приближения к высшим полям выверяет свой путь по символам, пробуждающим чувства. Лишь когда откроется третий глаз и прозреет сердце, предстанет перед вами во всем блеске жизнь невидимого тонкого мира, безграничные просторы высших полей брахмы.

Сейчас, перечитывая написанное, я снова и снова сожалею о скудности своей памяти, удержавшей лишь ничтожные крохи знаний, переданных мне Учителем во время наших неспешных бесед, Он умел нанизывать слова, как бусины четок, ритмично и беспрерывно, так, что их неспешный бег завораживал слух и будил мысли. Тогда казалось, что все услышанное отпечатывалось в моем сознании так же крепко и выпукло, как барельефы, вырезанные на сводах пещерного храма. А теперь мне остались лишь обрывки знаний да легенды, как осколки некогда прекрасной мозаики.

Этот период своей жизни я помню очень смутно. Не было больше ни ярких переживаний, ни бурных событий. Неизменный распорядок дня: привычная еда, затверженные повороты и спуски в лабиринте пещер — все больше походило на непрерывный храмовый ритуал. Среди каменных стен, отгородивших нас от мира, стали притупляться чувства.

Настороженность, приобретенная в джунглях, здесь теряла смысл. В каменных чашах пещер стоял покой, и, повинуясь ему, уходили из сердца страхи и волнения, отдыхали глаза и слух, словно в мягкие ножны сна опускались обычно обнаженные мечи чувств, помогавшие мне выжить в диком лесу.

Сейчас трудно даже представить, как можно прожить полгода в полной изоляции от мира, но, если память меня не подводит, то в ашраме я не скучал и не очень-то стремился изменить свой быт. Упражнения были не столь изнуряющими, как это можно было бы предположить по легендам, которые я слушал в детстве. (Сейчас о йоге судачат все, кому не лень, поэтому не хочу вступать в споры об истинности тех или иных предписаний. Замечу только, что уже во времена возмужания Арджуны Кришна сетовал, что истинная йога утрачена.)