Дважды Татьяна - [35]

— Отчего бы нам и не поразвлечься? — охотно объясняла Елена Игнатьевна соседям. — Жизнь у нас отличная, лучше не придумать — свой огород, свои козочки. Только развлечений и не хватает. Вот и ходим…

Когда между стульями в театре или клубе зрители находили советские листовки либо оперативные сводки Советского Информбюро, раскрывавшие минчанам правду о положении на фронтах, кто бы мог заподозрить пожилую пару — мужчину в старомодном костюме, с аккуратно подстриженной седеющей бородой и строгую женщину в красивой шали! Только и того, что они не сразу в полутьме сумели найти свои места — обычно они запаздывали и в кино и на спектакли и поэтому суетливо метались поначалу от ряда к ряду, сердито укоряя один другого за опоздание…

Однажды Тане передали: прибыли посланцы из Бобров, остановились у Юркевичей. Через день отправятся обратно.

Это было очень кстати. У Тани накопилось порядочно информации, собранной ею самой и Наташей. За это время девушки раза три встречались в Минске, будто невзначай, то на улице, то на базаре.

Многие сведения были ценными, их следовало сообщить в Москву. Таня уже собралась было в очередную дальнюю и тяжкую прогулку, но одно дело преодолеть несколько десятков километров от Минска до Бобров в летнее время и совсем иное — осенью, когда развезло дороги, ноги вязнут в липкой холодной грязи да и шоферы останавливаются неохотно, злые и усталые.

И Таня отправила к Юркевичам Тамару.

У нее уже было составлено письмо для передачи Андрею. У них был свой условный код. Попади Танино послание во вражеские руки — вряд ли можно было бы что-нибудь заподозрить, так, пустенькое девичье письмецо со всякими излияниями, поклонами да приветами.

Прощаясь с Тамарой, она неожиданно сказала:

— А мне скоро девятнадцать исполнится…

— Милая ты моя, — растроганно сказала Тамара, — если сумеем, отметим, пирогов напечем.

Неожиданные Танины слова вдруг заставили ее понять, как нуждается эта сдержанная отважная девушка в простой человеческой заботе и нежности.

ВСЕ НАЗАД!.

Во время третьего свидания Таня заметила, что Костя Сумец чем-то встревожен. Казалось, ему не терпится рассказать ей нечто важное, но он не решается, и оттого так отрывочны и незначительны все произносимые им фразы.

Она ждала, внешне оставаясь спокойной, но все более проникаясь непонятным Костиным волнением. И в какую-то минуту он внезапно выдохнул:

— Таня, готовится облава…

— Да? — Таня говорила размеренным, почти ледяным тоном. — Кто же мог вам это сообщить?

— Кошевой, наш старший писарь. Мне очень хотелось сказать про это именно вам, Татьяна. Именно вам… Ведь могут погибнуть люди. Очень хорошие люди. Как дать им знать?

— И вы надеетесь сделать это через меня?

— Но, Таня…

— Хорошо, — отрывисто произнесла Таня. — Расскажите все по порядку. Кто он таков — этот ваш Кошевой? Может, просто сболтнул спьяну?

— Я вам вполне доверяю, — подчеркнуто произнес Костя, — поэтому расскажу все. Кошевой — сын бывшего кулака, в свое время сосланного Советской властью. Кошевой власть недолюбливал, все годы держал обиду…

— Прекрасная биография, — сказала Таня. — Знаете, вы пробудили во мне удивительное чувство доверия к вашему Кошевому.

— Погодите, Таня, ведь я еще только начал. Выслушайте меня.

— Охотно.

Огорченный насмешливым Таниным тоном, Костя и не догадывался, как интересовало девушку все связанное с Кошевым. О писаре из штаба Тане уже рассказывали и Сергей Ковалев, и Тамара Синица. Немало нелогичного было в его поступках: обласканный начальством, он в то же время нередко, будто нарочно, выбалтывал тот или иной секрет, причем не был похож ни на беспечного болтуна, ни на провокатора. Как знать, возможно, нынешний разговор с Костей что-то прояснит. И Таня повторила, уже без тени насмешливости:

— Охотно выслушаю. Говорите.

Сумец начал рассказывать, как люто ненавидит писарь Кошевой своих хозяев — фашистов. Писарь штаба, он знает многое такое, что неизвестно даже некоторым командирам. И он сказал однажды, что готов от всей души помочь и партийному подполью и партизанам, хотя сам перейти к ним вряд ли решился бы. Ему, Косте, сказал, потому что они давно уже подружились. Пароль Костя тоже узнаёт каждый день от Емельяна Кошевого.

— А за что ему так ненавидеть начальство? — осторожно спросила Таня. — Вы же говорите, ему доверяют.

— Да, доверяют. Только он им теперь не верит.

Вместе Костя Сумец и Емельян Кошевой были ранены, оказались в плену, испытали все его тяготы, пухли от голода, бывали биты.

Старший по возрасту, он в какой-то мере влиял на Костю, посоветовал ему вступить в батальон. Теперь всякий раз чуть ли не прощения просит, но Костя далек от того, чтобы кого-нибудь винить в своей ошибке. Сам должен был думать.

Кошевому, сыну кулака, было оказано особое доверие: его назначили штабным писарем. И в город Емельяну разрешали выходить одному.

Штабной писарь — заметная фигура. Пополневший, в ладно пригнанной форме, Кошевой производил солидное впечатление. Начальство поручило ему канцелярию. С риском для себя Емельян несколько раз снабжал пропусками в город ребят, которым доверял.

Таня сразу вспомнила, что об этом же рассказывал и Сергей Ковалев: не однажды Емельян Кошевой на свой страх и риск выписывал пропуска по его просьбе. Неведомыми путями Кошевой узнавал правду о положении на фронтах, рассказывал об этом товарищам.