Дважды рожденный - [44]

— Это — печальная глава человеческой истории, — заметил один из внимательных слушателей профессора. — Начало заселения береговой морской области можно отнести почти к первым тысячелетиям нашей эры. И тогда это были не гоми, а просто люди, такие же, как и мы. Разделение произошло позже, значительно позже... Это — ветвь человечества, и вражда, как и всегда, начала и продолжает работу по отделению гоми от основного ствола рода homo.

— Ну, скорее не вражда, а внешние, чисто объективные условия, — возразил другой слушатель. — Как можно, живя без солнца в течение тысячелетий, перенося вечный ревматизм и болезнь легких, остаться верным человеческой природе? А ты говоришь: вражда!.. Нет, законы эволюции были и остаются неизменными. Вражда — явление привходящее...

И здесь начался спор, очевидно, столь же старый, как и вопрос о разветвлении человеческого рода. Профессор с интересом прислушивался и как раз в этот момент заметил с изумлением, что он окружен толпой по крайней мере в две сотни теи.

— Они все слушали твои объяснения о доисторических временах, — объяснила Ли, внимательно наблюдая за профессором.

— О доисторических? — обиделся профессор.

— Ну, да, ведь большинство людей пользовались тогда изделиями из кремня и обожженного дерева. Гунны, нападавшие на Рим, имея в качестве оружия каменные и бронзовые топоры, — разве же это история? Как жили тогда люди? В землянках и под открытым небом, ели сырое или плохо прожареное мясо или даже — себе подобных... Каннибалы, троглодиты! А тебе все это кажется историей...

— Милая Ли, ты, конечно, как всегда, права. Я теперь припоминаю момент истории, наиболее мне близкий. Я понимаю, отлично понимаю уже, почему он мне так близок и так хорошо знаком, но об этом после... Это было две тысячи лет спустя после расцвета могущества Рима... Да, тогда, надо вам сказать, летоисчисление имело под собой религиозную основу. Итак, две тысячи лет спустя после расцвета Рима люди пожирали друг друга, миллионы их не знали, что такое железо, были подобны зверям. На необъятных просторах земли, где свободно рыскали четвероногие хищники и нехищники, негде было спрятаться бедному человеку — царю природы, ибо всюду проникала жадная рука цивилизованного людоеда. Тогда существовал странный институт собственности на землю и ее недра, на воздух и воду, на все средства производства. Так что, вы понимаете, один мог владеть многим, а миллионы — ничем, кроме голодного желудка, вот такого большого, как у меня. Тогда же существовал еще один отвратительный институт — институт «людей-лекарств». К этому моменту половина земного шара, а на нем — большая половина человечества перешла уже к иным, высшим условиям существования, но на остальном пространстве земли господствовал еще варварский режим. Там среди неимущих классов населения выбирали наиболее здоровых и молодых людей, которые должны были отдавать свою здоровую кровь одряхлевшим от излишеств и безделья богатым людям, то-есть, имевшим в своем распоряжении фабрики, заводы, мастерские, землю, воду, воздух — одним словом, все. Это носило очень невинное название: «переливание крови». На самом деле это была поистине настоящая эксплоатация, когда имущий, в буквальном, а не переносном смысле слова, пил кровь своего неимущего брата. И он, этот имущий паук, жил долго, хотя и бесполезно, а несчастные «люди-лекарства» умирали от старости и истощения, не дожив и до 25 лет. Такова была система рабства и насилия! Еще задолго до этого жили на земле дикари. Так вот людоед-дикарь беспрерывно воевал с себе подобными. Он в равном поединке убивал своего врага и затем выпивал его кровь один раз, а вот этот богатый, цивилизованный дикарь содержал для себя множество безоружных людей и пил их кровь много раз, чтобы продлить свою бесполезную, преступную жизнь. Вы понимаете, что я хочу сказать? Пещерный житель был более цивилизован, чем спустя много тысяч лет богатый человек, уже имевший в своем распоряжении почти все силовые ресурсы природы.

Так было... Две тысячи лет спустя после того, как Рим стал средоточием мировой культуры.

Тут профессор поспешно направился к выходу.

Но зачарованная толпа теи, состоявшая наполовину из подростков, вдруг сдержанно зашевелилась, послышались отдельные голоса:

— А когда же лекция? Неужели на сегодня уже все кончено? Какая досада! Ведь не часто приходится слышать такие рассказы!

— На сегодня ничего — завтра приходите, — ответила Ли.

По дороге домой Ли после некоторого раздумья сказала:

— Я уверена, почти на все сто процентов уверена, что ты жил во времена беспросветного варварства и насилия! Мне только немногое нужно собрать, чтобы выступить перед обществом с моей теорией.

— Я сам начинаю верить, — возразил профессор, — ибо ваш музей меня убеждает в этом.

— Ты непременно должен завтра подробнее рассказать об этой переходной эпохе — от варварского капитализма к современной эре. Мне все кажется, что ты жил именно на этом рубеже, ибо и знания у тебя солидные, и сам ты в своей организации...

…………………………

Время шло.

Профессор в сопровождении Ли, а чаще всего один, каждый день являлся в музей и старательно изучал его отдел за отделом. Он узнавал здесь давно вышедшие из употребления машины, которые, однако, профессор это хорошо помнил, в его время были в большом ходу, с благоговейным почти интересом трогал полуистлевшие ткани из шелка и шерсти, смотрел на чучела исчезнувших домашних и диких животных, видел потемневшую живопись и многое другое.