Дважды первый - [37]
Профессор Энрикес был увлекающийся, порывистый человек, мечтавший увидеть возрождение своего любимого города. Он совершенно серьезно предлагал построить здесь космодром и послать ракету на Луну. А шел, между прочим, всего только 1952 год, до запуска первого в мире спутника оставалось пять лет. Не заразив никого из финансовых деятелей идеей лунного запуска, профессор Энрикес с жаром поддержал мысль Жака Пиккара о батискафе. А батискаф — это вполне возможно, это было всем сразу понятно. Связей в влиятельных кругах у профессора Энрикеса было достаточно. И вот профессор Пиккар получает письмо с приглашением: деньги есть.
Он ехал в Италию со смешанным чувством радости и смутным ощущением неожиданной грусти. Он долго не мог понять, откуда она, потом вдруг понял: он не был в Италии ровно двадцать лет. Двадцать лет с того самого дня, безветренного, солнечного, теперь уже далекого, почти нереального дня, когда его шар второй раз вернулся из стратосферы. Земля Италии приняла его после того путешествия. И вот он снова здесь. Теперь он верил, удача не покинет его.
А в Тулоне работа уже подходила к концу. Капитан Жорж Уо и инженер-механик Пьер Вильм заканчивали строительство ФНРС-3. Уо к тому же назначили вместо Кусто командиром «Эли Монье». Уо недавно болел, он перенес полиомиелит, и врачи запретили ему даже купаться, не то что нырять с аквалангом. Кусто, огорченный таким назначением, помчался искать поддержки к Филиппу Тайе: «Филипп, катастрофа! — всплеснул руками Кусто. — На мое место назначили офицера, которому противопоказано соприкасаться с водой!»
Но Уо и не нужно было соприкасаться с водой. Он хотел пойти за Огюстом Пиккаром — опуститься на дно в батискафе.
Батискаф «Триест», который Пиккары строили, не мог не походить внешне на ФНРС-3. Но поплавки у них были разные — у ФНРС он очень напоминал корпус подводной лодки, увенчанной рубкой, а поплавок «Триеста» Пиккар решил сделать в виде цилиндра. Такая форма дает большую прочность, большую легкость, к тому же он обещал хорошую устойчивость в открытом море. Профессор Пиккар не мог забыть печальную судьбу первого своего батискафа, отлично выдержавшего давление большой глубины и не сумевшего устоять перед натиском шторма.
Гондола «Триеста» была более прочной — каждая из двух ее полусфер выковывалась самым мощным в то время в Европе прессом. Расчеты Пиккара говорили, что его гондолу может сплющить давление, царящее на глубине шестнадцати километров. Такой глубины нет на Земле.
На верфи, где собирали «Триест», Жак Пиккар проводил целые дни — с раннего утра и до позднего вечера. Он сам следил за работой, стараясь ничего не упустить из поля зрения. Он наблюдал буквально за каждым болтом и каждой гайкой, и каждая деталь ставилась на место лишь после того, как он ее осмотрел. Он был не только сосредоточен, но и придирчив, а иначе и быть не могло: этому кораблю они с отцом собирались доверить жизнь.
Огюст Пиккар смотрел на своего молодого, энергичного сына и думал: «Какой же он молодец! Ведь он сам проверил решительно все. Он знает наш аппарат лучше меня. Что бы я делал сейчас, не будь со мной Жака. Какое это счастье, когда сын работает рядом с тобой!»
Только глядя на сына, без устали сновавшего по площадке, Огюст Пиккар чувствовал старость. Но это была не дряхлая, одинокая, безнадежная старость — нет, он просто ощущал груз прожитых лет и все-таки ждал еще чего-то от жизни. Словно жизнь может быть бесконечно щедрой со всеми. Он ждал от жизни, что она отпустит ему время и силы, чтобы совершить еще что-то значительное, и она не обманула его.
Газеты довольно ревниво следили за ходом строительства обоих батискафов. Писали, что вот-вот начнется невиданное соревнование за достижение наибольшей глубины, за установление нового мирового рекорда. Писали, что близится этакая научная «война» батискафов. Пиккар, читая такие сообщения, досадливо морщился. Журналистам, приходившим брать у него интервью, объяснял терпеливо, что лично он ни в каких соревнованиях не участвует и участвовать не собирается и что это французы виноваты в возникшей шумихе. А те, в свою очередь, заявляли, что если конкуренция существует, то уж, во всяком случае, не с их стороны. Подразумевалось, что это профессор Пиккар разжигает излишние страсти.
На самом же деле обе стороны были виноваты одинаково мало. В науке готовилось большое событие, и газеты просто не могли остаться от него в стороне. Уж чего-чего, а чутья газетчикам не занимать.
Как-то раз один из газетчиков пришел на верфь, где собирали «Триест», в надежде узнать о Пиккаре что-нибудь этакое, что позволило бы публике иными глазами взглянуть на профессора. Журналисту рассказали такой эпизод. У одного из рабочих ветром сорвало с головы кепку. Профессор Пиккар поймал ее и, сказав что-то веселое, водрузил владельцу на голову. Случай сам по себе, кажется, ничего и не значащий, но не в Южной Италии, где рабочие не привыкли к таким знакам внимания. Журналист понял, что профессора Пиккара не только уважают, но даже и любят.
И еще был случай, о котором рассказал Жак Пиккар. На верфи, одной из самых крупных в Италии, началась забастовка. Повсюду: у всех ворот и проходов — дежурили пикеты рабочих. И только в цех, где стоял батискаф, комитет разрешил пропускать на работу. Это была дань уважения. Пиккар это понял.
