Двадцатый век Анны Капицы - [25]

Петя работает много, собирается писать вторую работу, так что мы поедем отдыхать после того, как она будет, написана. Сегодня он вернулся веселый из лаборатории — потряс Крокодила[38] и какого-то важного визитера своими опытами — он их с большим успехом проделал на их глазах.

Мы завели себе приходящую прислугу на полдня, так что теперь я могу ходить в библиотеку, и дома все будет убрано и приготовлено.

Вы писали мне о мистере Робертсоне и мисс Вильсон, я согласна, что они очень милые, особенно мне нравятся Робертсоны, они мне доставали визу в Англию, когда я ехала первый раз, так что я их больше знаю. Они оба славные, и с ней я себя хорошо чувствую, могу говорить и не пугаюсь. Он сейчас приходит к нам раз в неделю завтракать — жена во Франции. <…> Мама живет в Париже, не скучает, так что я спокойна за нее, а сейчас с удовольствием шьет приданое для своего будущего внука. Я думаю, что мы заедем в Париж по пути в Германию. Я себя в Париже чувствую как у себя дома, все-таки пять лет там прожила и очень его люблю…»

После небольшого отступления, позволяющего представить себе начало совместной жизни Петра Леонидовича и Анны Алексеевны в Кембридже, вернемся снова к письмам Елизаветы Дмитриевны.

«1 июля 1927 г., Париж

…Пришел папа (A. H. Крылов — Е. К.), и мы с ним обо всем поговорили. Насчет внучки папа только мычит и не выражает восторга. <…> Посылает тебе чек 100 фунтов. <…>»

«11 июля 1927 г., Париж

Поздравляю вас с днем Ангела, дорогой Петя. Буду в этот день причащаться и молиться за вас обоих. <…>

Петя, вы пишете, что ваш крысенок хорошая хозяйка, а в то же время пишете, что у нее одна пуговка на пижаме, значит, другие оборваны, и один стежок она делает в пять минут, какая же она хорошая хозяйка. <…> Если в феврале я буду нужна, то приеду…»

«23 июля 1927 г., Париж

Дорогой мой милый Анечек, мои письма веселые, п.ч. пишу тебе, а когда я думаю о тебе и о Пете, то делаюсь веселой, п.ч. вы счастливы. А я неизменно в своих мыслях вас, т. е. тебя и Петю, соединяю, и вы для меня сделались одинаково дороги. <…> Итак, ты советская гражданка, с чем тебя и поздравляю! <…> Я рада, что ты хочешь ходить в библиотеку и заниматься. Папа раньше получения твоего письма последнего ко мне сказал с большой горечью: „Что ж Аня бросила свои занятия и не будет больше работать над своей диссертацией“. Прочтя твое письмо, он был очень рад, что ты хочешь начать заниматься…»

«15 сентября 1927 г., Париж

…Я завтра хороню одного моего больного, но все сама хлопочу об этом. Больше в эту больницу ходить не буду, а оставлю себе другую больницу, где у меня есть больной. А то в эту больницу помещают безнадежных больных, это очень тяжело…»

«19 сентября 1927 г., Париж

…Сегодня получила твою телеграмму, что вы в Ницце. Вижу, что вы ваш выезд с Корсики ускорили. У меня лежит для Пети пакет с письмами, но я не хочу посылать его в Ниццу, ведь вы скоро вернетесь, и письма могут разойтись с вами. Вчера были мои именины. Сама я об них забываю, но оказалось, что кое-кто помнит, и пришло целое общество…»

И снова выдержка из письма Анны Алексеевны к Ольге Иеронимовне:

«3 ноября 1927 г., Кембридж

…Живем мы помаленьку в нашем домике. Надарили нам много вещей, и из них чудный эриванский ковер необыкновенно тонкой работы, он у нас украшает столовую.

Петя очень много работает, надо печатать работу, а он считает, что она еще не достаточно закончена, а Крокодил торопит, это все его волнует и беспокоит. К Рождеству все волнующие вопросы будут решены, и тогда все будет хорошо. Насчет предложений Николая Николаевича (Анна Алексеевна имеет в виду уговоры Семенова приехать работать в Россию — Е. К.) он много думает, но это труднее решить, чем это им всем кажется в Ленинграде. А главное, там придется все начинать с начала, а здесь вся лаборатория и работа уже налажены и все идет все лучше и лучше. Такое же письмо получил он от И. В. Обреимова, который сейчас работает в Лейдене, к сожалению, вряд ли придется с ним увидаться и переговорить.

На днях папа уехал в Москву и через несколько дней будет в Ленинграде. Он хотел к Вам зайти, но он ведь такой, что я не ручаюсь, что он правда зайдет. Зато уж если зайдет, то вы его хорошенько расспросите про нас, и приготовьте пакет заранее (Петя Вам пишет, что он хочет, чтоб Вы прислали), и не верьте ему, что он опять за ним зайдет, пусть возьмет его сейчас же. А если не возьмет, пошлите Леню, он снесет к нам и передаст Ольге Дмитриевне Глаголевой (это сестра моей мамы, которая живет у нас в квартире) и попросит заставить папу нам его привезти. Если такие строгие меры не принять, он ни за что не возьмет ничего! А нам приятно кустарные вещи иметь. Только Вы с папой не стесняйтесь, говорите решительно, заставьте его взять. Конечно, может, он будет благодушный и возьмет пакет без разговоров, но этого нельзя никогда сказать с уверенностью! (К сожалению, после возвращения в Россию Крылову не дали возможности больше выехать за границу. — Е. К.) <…>

Вы давно спрашивали нас, интересуемся ли мы русской современной литературой, — очень, но только я ничего не читала, и ни одной книжки не знаю. Имею слабое понятие об именах. Но это не только современная русская литература у меня в таком состоянии, но вообще вся литература всех времен, кроме самых древних. Я очень мало читаю и читала, так что все, что Вы пришлете, будет очень интересно. <…> Я посылаю Вам на днях два фунта кофе. Думаю, что Вы его получите благополучно, хотя здесь на почте не только не знали, что такое USSR и Ленинград, но после того, как я объяснила, они меня еще спросили, в Европейской ли это России! Все же это довольно удивительно, не знать таких вещей почтовым чиновникам в Англии. Я Вам давно обещала фотографии нашего дома, но до сих пор, кажется, не прислала. Заодно пришлю Петю с усами! Он их отпустил и не хочет брить, хотя вид от этого у него не делается солиднее…»