Двадцать три ступени вниз - [77]

В 1902 году впервые занесло в столицу юродствующего во Христе странника Григория. С рекомендательной запиской от викария Казанской епархии Хрисанфа явился он к ректору духовной академии Сергию, смиренно моля обратить на себя внимание, помочь небольшим денежным пособием. В этот момент сидели в кабинете Сергия его друзья — Шванебах и Нейгардт, а также инспектор академии и негласный духовник царской четы Феофан. Что-то показалось им в страннике необычным: движения, речь, взгляд. Вскоре Феофан знакомит с богомольным мужиком Анастасию Черногорскую, жену Николая Николаевича.[3] Затем великокняжеская пара у себя дома представляет его императрице Александре Федоровне. Как завороженная, сидит ее величество под пронизывающим взором Распутина, слушает его вкрадчивую, пересыпанную мистическими вывертами мужичью речь. Затем следует представление его Николаю II, первое приглашение во дворец, где он быстро овладевает вниманием царской семьи и входит в роль своего человека.

Все последующее, что связано с именем Распутина, зарубежные авторы обычно склонны представить как некий плутовской роман — серию необычайных похождений экзотического таежного пилигрима, воспользовавшегося удачной возможностью на царский счет поесть, попить и поразвлечься с дамами. С легкой руки первых белоэмигрантских сочинителей сложилась на Западе манера романтического, приключенческого и этакого сатанинско-демонического изображения распутиниады. Сегодняшние образцы, представляемые книгами Колина Уилсона[4] и Сальветти Гуальтьеро[5], всего лишь повторяют то, что писали прежде генерал Спиридович[6], Алексей Марков[7] и Борис Алмазов[8]. А именно: своим амурно-пьяным разгулом и ресторанными скандалами втершийся в царскую семью мужик подорвал ее божественный престиж и, дискредитировав, так сказать, в житейском плане, погубил ее. С той же позиции выступают и западногерманские коллеги Уилсона: и они стараются «деполитизировать» Распутина, отрицая за ним сколько-нибудь существенную роль в государственных делах, квалифицируя его поведение главным образом как «монашеский курьез», а обвинение его в государственных преступлениях — как недоразумение. Если Распутин и оказывал какое-нибудь влияние на царскую чету, то оно-де не выходило за рамки религиозной нравственности и фамильных проблем, а также некоторой способности лечить внушением. Это был «монах с причудами — и только»[9]. Во дворце он ни на что не претендовал, лично для себя ничего не выпрашивал, ему и в голову не приходило добиваться положения «грауэ эминенц» (закулисного правителя), он вообще был «политически индифферентен». «Только тогда, когда все на него ополчились — министры, депутаты думы, церковная иерархия и пресса, он стал отвечать, используя единственное оружие, которым обладал, — расположение царицы. Если он в конце концов и стал в России политической силой, то лишь будучи вынужденным к этому из самообороны».[10]

Распутин, по словам Уилсона, был во дворце фаворитом; бывали же там фавориты и сто, и двести лет назад, и никто этому не удивлялся.

Конечно, состояли при царях фавориты и шуты и в прежние времена. Являлись они обычно из толпы тех же придворных, зачастую и из аристократов.

Ни на кого из них Распутин не был похож. Он в своем роде уникален. Это фаворит неслыханный и небывалый.

Пришел из тайги во дворец, дошел до императорского трона и, как писал Алексей Толстой, «глумясь и издеваясь, стал шельмовать над Россией неграмотный мужик с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой».

Не он ищет милостей у царедворцев, а они заискивают перед ним.

Какие бы сводные обзоры его похождений ни составляла тайная полиция, препровождая их в царский кабинет, все отскакивает от него, как горох от стенки.

В разгар его деятельности уже немыслимо рождение во дворце идеи или проекта, которые не связывались бы с его именем.

И поныне он котируется на западных пропагандистских биржах как непреходящая, неувядающая историческая сенсация.

Он стал героем по меньшей мере 20 кинофильмов и телефильмов, поставленных голливудскими, мюнхенскими, лондонскими и прочими продюсерами только за последние 25 лет.[11]

Он стал героем десятков книг, включая специально ему посвященные поэмы, повести, романы и даже трилогии.

Но если отбросить псевдоромантическую шелуху и эротический гарнир (а того и другого больше чем достаточно в романах и фильмах о Распутине), то фигура эта выглядит несколько по-иному.

Проницательный и хитрый ум помогает ему освоиться с обстановкой императорских покоев, недоступных многим самым высоким сановникам империи. Неряшливый, невежественный мужик с плохо расчесанной бородой сидит вечерами за чайным столом царской четы, часами плетет витиеватую несуразицу о таинствах общения с небом и прочих туманных материях. Скрытой энергией пронизана его сухощавая, слегка сутулая фигура. Незнание этикета, корявость речи и неуклюжесть манер компенсируются наглой самоуверенностью. Он держится с Николаем и Александрой Федоровной спокойно, ласково и непринужденно. Войдя, целуется с ними, обращается к ним на «ты», позволяет себе фамильярно и, вместе с тем, осторожно тронуть царя за руку, прикоснуться к его плечу. Пообвыкнув, «Распутин стучал на царя кулаком».