Двадцать три ступени вниз - [63]

«20 мая. Было очень жарко. Утром слышался гром вдали. Завтракала Е. А. Нарышкина. Принял Трепова. Гулял и катался на байдарке».

Россия в войне 1904–1905 гг. не была побеждена. Вопреки всем неудачам и отступлениям, несмотря даже на Цусиму, Вафангоу и Мукден, русская военная и экономическая мощь и к концу войны намного превосходила японскую. Противник же был измотан и изнурен. Со своим государственным долгом, возросшим в 1904–1905 году с шестисот миллионов до двух с половиной миллиардов иен, Япония стояла на краю финансового банкротства; к лету 1905 года ее потери составили сто тридцать пять тысяч убитых и умерших от ран, пятьсот пятьдесят четыре тысячи раненых и тяжело больных. Империалистическая Япония торжествовала, побледнев от кровотечения. Ее действительное состояние — с учетом быстро нараставшего в стране революционного брожения — было таково, что почти сразу же после Цусимы, 18 (31) мая 1905 года, японское правительство обратилось к президенту США Теодору Рузвельту с просьбой взять на себя мирное посредничество. Рузвельт согласился.

Он передает по телеграфу в Петербург директиву американскому послу: просить аудиенцию у царя, а встретившись — постараться убедить его, что продолжение конфликта не выгодно ни одной из воюющих сторон, напротив, оно грозит обеим опасными внутренними осложнениями; что особенно нужен мир России, потрясенной волнениями и мятежами, которым, как полагает правительство США, надо через заключение мира поскорей положить конец.

25 мая (7 июня) посол принят. Николай выслушал его и сказал, что на переговоры согласен. На следующий день президент Рузвельт официально обращается к русскому и японскому правительствам с предложением вступить в переговоры о прекращении войны и заключении мира. Оба правительства отвечают согласием; русское — в соответствии с доводами президента о необходимости обратить силы на подавление революции; японское — в сознании своей фактической неспособности продолжать борьбу с Россией и с тем же тайным страхом перед ростом революционного настроения масс, все более проникавшихся пониманием того, что эта война чужда подлинным интересам трудящихся как России, так и Японии. Местом переговоров был избран американский городок Портсмут.

Через Портсмут к удушению русской революции — таков был замысел. Но получилось у организаторов замирения нечто иное: через Портсмут — к дальнейшему ожесточению народных масс, возмущенных дальневосточной авантюрой, к новым революционным потрясениям. Особенность обстановки в России состояла еще в том, что в события все шире вовлекались вооруженные силы. С востока движется в центр страны армия, взбудораженная позором неудач, который навлекли на нее царские генералы. Солдаты заражают своими настроениями население; и наоборот — под влиянием подъема рабочего движения в стране нарастают революционные настроения в армии. Ее возвращения с Дальнего Востока власти и хотят, и боятся. Отношение к ней дворцовых верхов двойственное. Они хотели бы бросить возвращающуюся армию на народ, ее штыками подавить революцию. Из тех же кругов раздаются голоса, что армию в центр страны пускать нельзя. Многие из офицеров, кто вел воинские эшелоны с Дальнего Востока, не знали, что происходит в центре России. Князь Васильчиков, после заключения мира возвратившийся со своим полком в Петербург, рассказывал Николаю II, что он «до самого Челябинска не знал точно, что делается в стране»; он думал, что «уже не застанет в ней царскую семью, которая, по слухам, будто бы бежала за границу», а премьера Витте вместе с его коллегами по кабинету «ожидал увидеть на Марсовом поле висящими на виселицах» (Витте, III-148). Но для того и был заключен Портсмутский мир, чтобы подобного не случилось. «По моему глубочайшему убеждению, — писал Витте, — если бы не был заключен Портсмутский мир, то последовали бы такие внешние и внутренние катастрофы, при которых не удержался бы на престоле дом Романовых».

Для того, следовательно, чтобы удержался на престоле дом Романовых, и в особенности для того, чтобы ему, Сергею Юльевичу, не повиснуть на Марсовом поле на перекладине, он и поехал за океан во главе мирной делегации.

Спервоначалу, собственно говоря, ведено было ехать не ему. Но как-то так вышло, что пока стрелка компаса показывала на разжигание войны и подыгрывание провокаторским шашням Вильгельма — охотников участвовать в игре было в Петербурге хоть отбавляй; когда же подошел час сесть за стол с японцами, получить из их рук для оплаты счет и вступить в диалог с ними — желающих терпеть стыд и срам не оказалось. Задание было хлопотное, даже опасное: легко предвидеть, что тот, кто подпишет с японцами договор, в котором будут зафиксированы для России потери, особенно территориальные, рискует многим и лично — чего доброго, не снесет головы.

Сначала пост главы мирной делегации был предложен Муравьеву, послу в Риме. Муравьев было согласился, рассчитывая получить за миссию по крайней мере сто тысяч рублей. Когда же выяснилось, что на поездку, включая суточные, гостиничные и проездные, ассигновано всего пятнадцать тысяч, он отказался, сославшись на нездоровье. Предложили миссию Извольскому, послу в Копенгагене, — тоже отказался. Предложили Нелидову, послу в Париже, — и тот уклонился. Тогда Витте велит ехать Ламздорфу, напомнив, что представительство на мирной конференции больше всего соответствует компетенции министра иностранных дел, «не говоря уже о том, что он (Ламздорф) был одним из главных виновников войны» (II-394). Но воспротивился и обычно исполнительный служака Ламздорф: не слишком утруждая себя аргументацией, он просто возразил, что «оставить свой пост не может». Витте явился во дворец с жалобой, что намеченные кандидаты один за другим отказались. Николай, не долго думая, велел на эти пятнадцать тысяч рублей ехать самому Витте.