Двадцать три ступени вниз - [55]

Долго не знали, кто пишет и где печатаются погромные прокламации «Союза русского народа», которыми от времени до времени наводнялись различные районы России. Потом выяснилось, что значительная часть этой продукции изготовляется в типографии, специально оборудованной в одном из зданий министерства внутренних дел; что наладили эту фабрику духовной отравы барон фон дер Липпе, сенатор барон фон Тизенгаузен и генерал фон Раух; что сотрудниками в них состоят шеф тайной службы Рачковский и жандармский ротмистр Комиссаров, а техническую сторону обеспечивают Вуич и Климович; и, наконец, что тексты для прокламаций частью поступают из… дворца. От кого именно? Наиболее грубые из этих зловещих писаний были, как установила пресса, плодом пера Д. Ф. Трепова; часть текстов писал фон Краммер, частенько бывавший в покоях царицы; упражнялись в этом литературном творчестве также Буксгевден, Нейгардт и генерал Богданович; несколько же листовок вышли из-под пера некоего «высокого автора», который предпочел свое имя не называть. В этой связи петроградская пресса после Февральской революции отмечала, что Николай II слыл в придворных кругах «недурно пишущим человеком», превозносились его «гибкий слог», «чувство стиля», да и сам он, видимо, числил за собой такие достоинства, почему, шефствуя над Всероссийским историческим обществом, счел не слишком обременительным для себя одновременно вступить и в Российское общество любителей изящной словесности.

На званом обеде в Петербурге супруга премьера Витте сказала за столом: «А Рачковскому за его поганую типографию семьдесят тысяч рублей наградных дали». После чего за «несение пошлого вздора» в кругу гостей госпоже Витте дорога в дом хозяина была заказана. Из документов же царского правительства явствует, что в конце 1906 года Трепов действительно представил Николаю II доклад о работе подпольной фабрики прокламаций, на коем его величеству благоугодно было собственной рукой начертать: «Выдать 75 тысяч рублей Рачковскому за успешное использование общественных сил». Собственно говоря, «пошлый вздор» г-жи Витте мог бы быть еще «пошлее»: она могла добавить, например, что в поощрение того же контакта с общественными силами, то есть с трактирными лакеями и ломовыми извозчиками, Рачковский и Комиссаров по повелению царя были награждены орденами: первый — Станислава, второй Владимира, не считая других милостей и поблажек.

Что упустила мадам Витте за обеденным столом, возместил ее супруг в своих мемуарах. Он пишет, что черносотенцы «завели при департаменте полиции типографию фабрикации погромных прокламаций, то есть для науськивания темных сил, преимущественно против евреев» (III-138).

Витте свидетельствует: «Государь после 17 октября больше всех возлюбил черносотенцев, открыто провозглашая их как первых людей Российской империи, как образцы патриотизма, как национальную гордость. И это таких людей, во главе которых стоят герои вонючего рынка…, которых сторонятся и которым порядочные люди не дают руки» (III-43).

На первых порах контакты царя с лидерами «СРН» кое-как маскируются; они поддерживаются, с соблюдением некоторых правил конспирации, главным образом через таких посредников, как великие князья Николай Николаевич и Владимир Александрович, генерал Раух и князь Путятин.[8] Пока не привык, Николай II в какой-то степени еще стесняется соприкосновения с «союзом этим, составленным из воров и хулиганов» (III-393). В дальнейшем «тайная, или, вернее, не демонстративная поддержка царем „Союза русского народа“ делается явною, ничем не стесняющейся» (III-333). Насколько обе стороны уже «ничем не стеснялись», видно из того, что Дубровин, глава организации, открыто приглашается Николаем II во дворец для личных бесед; там же официально принимаются депутации «Союза русского народа». В декабре 1905 года на очередном приеме группы черносотенцев Николай получает из их рук подарок — два значка «СРН»; один прикрепляет к своей гимнастерке, другой — к рубашке своего полуторагодовалого сына.

Эта братия влекла его к себе. В ее кругу он чувствовал себя легко и непринужденно. Он пускал ее в дворцовые покои, устраивал для нее угощения, церемонии раздачи наград, выносил наследника и передавал его из рук в руки, давал лабазникам и вышибалам становиться на колени и целовать край полковничьего кителя, край детской рубашки, пригоршнями высыпал на их молодецкие груди крестики, жетоны, медальоны и бляшки.

Как нигде в другом общественном окружении, он был здесь в своей тарелке. Если на дипломатических раутах и государственных приемах у него прилипал к нёбу язык и он заикаясь с трудом выдавливал из себя несколько слов, то в этой компании, где представали перед его взором кувшинные рыла героев кистеня и оглобли, он становился словоохотливым, даже красноречивым, в нем загорался риторический огонек, поднималось ораторское вдохновение. Он мог в этом обществе запросто подвыпить и под хмельком сплясать «барыню». Он взывал к черносотенцам в тостах, приветственных обращениях и поздравительных телеграммах: «Объединяйтесь, истинно русские люди!»… «Искренне вас благодарю»… «Буду миловать преданных!»… «Вы мне нужны»… «Царское вам спасибо»… «Вы моя опора и надежда»…