Двадцать три ступени вниз - [128]

В 9 часов 40 минут вечера 25 октября (7 ноября) 1917 года выстрелом из шестидюймовой пушки крейсер «Аврора» возвестил о начале новой эры в истории человечества — эры Великой Октябрьской социалистической революции.

В ночь с 25 на 26 октября революционные рабочие, солдаты и матросы штурмом взяли Зимний дворец.

На открывшемся в Смольном 25 октября (7 ноября) II Всероссийском съезде Советов было объявлено о переходе всей власти в руки Советов, приняты декреты о мире и о земле, сформировано первое Советское правительство Совет народных комиссаров — во главе с В. И. Лениным.

Закончив свою работу, делегаты съезда разъехались на места, чтобы рассказать народу о победе Советов в Петрограде, чтобы способствовать утверждению советской власти по всей стране.

Петроград сделал решающий шаг. За ним поднялась вся страна.

С октября – ноября 1917 года по январь – февраль 1918 года советская власть успела распространиться по всей России. Это распространение народной власти высоким темпом по территории громадной страны Ленин охарактеризовал как «триумфальное шествие».

В период триумфального марша Советов ЦК партии и ВЦИК направили на места тысячи опытных стойких борцов за утверждение нового строя. Только Петроград послал в губернии и уезды до 15 тысяч рабочих — энергичных проводников большевистского влияния на массы, самоотверженных руководителей революции на местах.

Соединенные усилия этих посланцев партии с революционным активом на местах способствовали триумфальному шествию советской власти и по соседним с Тобольской губернией крупнейшим промышленным районам Сибири и Урала.

Концентрация пролетариата в этих районах была весьма высокой. Крупные и средние предприятия с их многочисленным и сплоченным рабочим классом были по традиции опорными базами партии большевиков. Эта особенность сказалась здесь и на темпе событий после 25 октября (7 ноября) 1917 года. В Екатеринбурге, политическом центре Урала, советская власть утвердилась уже на второй день после победы вооруженного восстания в Петрограде; по другим уральским городам — в течение 26 и 7 октября (8 и 9 ноября). Провозглашение советской власти Западно-Сибирским областным III съездом Советов в Омске состоялось в первой декаде декабря. По различным причинам, однако, «значительно позднее власть Советов реально установилась в Тобольской губернии».[55] Как отмечает далее И. Минц, «в Тобольской губернии (Тюмень, Тюкалинск, Тобольск, Ишим, Туринск, Ялуторовск, Тара) власть в руки Советов перешла в течение января – марта 1918 года, за исключением Кургана, где она была установлена 20 ноября 1917 года».[56] Такое отставание Тобольска от событий было обусловлено малочисленностью пролетариата, отсталостью экономической структуры, географической удаленностью.

Только во второй половине ноября, примерно через две недели после переворота в Петрограде, до Тобольска доходит более или менее внятная информация о том, что же произошло.

Николай в своем дневнике записывает: «Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и Москве. Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени» (17 ноября, стр. 23). Судя по одному из его тогдашних разговоров с Панкратовым, в петроградских событиях 25 октября (7 ноября) ужаснуло его главным образом «своеволие» рабочих и солдат, которые посмели свергнуть Временное правительство.[57] Сам, он, Николай, ни при чем, лично себя считает ни к чему не причастным, происходящее в России разглядывает со стороны. Возведя Керенского в «любимцы солдат», упрекает его в неспособности «заставить толпу». Словно не он за восемь месяцев до того пытался с помощью Хабалова и Иванова (и столь же безуспешно) сделать с «толпой» то же самое.

Этой своей манере наблюдения и оценки событий он не изменяет и в последующих записях. «Получилось невероятнейшее известие о том, что какие-то трое парламентеров нашей 5-й армии ездили к германцам впереди Двинска и подписали предварительные с ними условия перемирия. Подобного кошмара я никак не ожидал».

Автор дневника ругает якобы не спросивших «мнения народа» большевиков за переговоры с немцами, позабыв, что тремя годами раньше — но в кардинально противоположных целях, то есть во имя спасения царизма и заключения контрреволюционного альянса с кайзером — сам вынашивал «заветную мечту предложить неприятелю заключить мир…» Вступая в тайную переписку с Эрни и посылая Протопопова к фон Варбургу, царь и царица, можно думать, интересовались при этом «мнением народа…».

В том же тоне непричастного, при сем только присутствующего, он записывает: «Сколько еще времени будет наша несчастная Родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дальше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать» (2/15 марта, стр. 65).

Дальше такие записи:

«Сегодня Георгиевский праздник. Для кавалеров город устроил обед и прочие увеселения в Народном доме. Но в составе нашего караула… было несколько георгиевских кавалеров, которых их товарищи некавалеры не пожелали подсменить, а заставили идти по наряду в службу — даже в такой день! Свобода!!!» (26 ноября, стр. 27). «Отрядный комитет стрелков постановил снять с нас погоны. Непостижимо!» (3 января 1918 г., стр. 42). После распоряжения из Петрограда о переходе на новый календарь: «Узнали, что на почте получено распоряжение изменить стиль и подравняться под иностранный, считая с 1 февраля, т. е. сегодня уже выходит 14 февраля. Недоразумениям и путаницы будет без конца» (1/14 февраля, стр. 54). После изменений в графике прогулок: «Утром увидели в окно горку перекрытою; оказывается, дурацкий комитет решил это сделать, чтобы помешать нам подниматься на нее и смотреть через забор» (20 февраля/5 марта, стр. 62).