Двадцать шестой сезон - [16]

А потом, на форстанции, надо ли было набраться решимости не пустить Аниту и Феликса в тот последний маршрут? Не в ее ли власти было остановить роковой ход событий и не допустить такого страшного и необратимого финала? Но как? Не считая резких, но неопасных возмущений психофона планеты да собственных тяжких мыслей, повода возражать против их совместного маршрута не нашлось. И все-таки, если б она сказала «нет», Феликс и Анита не пошли бы… Пусть бы поняли, что она ревнует, пусть было бы стыдно, но они не пошли бы и остались живы.

Елена Бурцен вырвала из делегатского блокнота листок и быстро написала: «Гиперграмма. Мегера-1. Санкину. Феликс был для меня дороже жизни. Приезжайте. Я расскажу о нем. Елена Бурцен».

Жара еще стояла основательная, но в атмосфере планеты ощущались какие-то перемены. Синело небо, воздух делался все жиже, легче. И казалось, именно от этого воздуха редким, пережившим предыдущие сезоны животным и растениям хотелось прорвать оболочку плоти, уже устаревшей и отслужившей свое, и превратиться в нечто новое и совершенное. Как это сделать, они не знали, и потому просто существовали, отдавшись стихии природы. Только родник не переставал увеличиваться в размерах, размывать песчаные берега, заполняя котлован под розовато-голубым навесом мегерианского неба.

11

Вокруг котлована на сотни километров простиралась бурая пустыня, утыканная пересохшими пучками комочкообразных кустов. Весь этот далекий, чужой мир лежал под розовато-голубым навесом неба почти без движения, не проявляя никаких признаков жизни. И все же он жил. Жил напряженным ожиданием того, что должно было случиться. И тут в прозрачной безоблачной пустоте метнулась, взорвалась белая молния, словно хлопнула крыльями гигантская птица. Еще, еще разрывы. Лавина молний вонзилась в пустыню. И та в ответ стихии как будто блаженно зашевелилась. Начался сезон пробуждения.

Сколько раз, готовясь к командировке, видел изображение планеты в видеозаписи и мысленно рисовал ее по отчетам экспедиций. И даже вчера, когда я вглядывался в обзорные экраны форстанции, все же никак не мог взять в толк, почему эту планету нарекли столь неприятным именем. Причем, я выяснял специально, планету единодушно окрестили Мегерой в Академии астрономии сразу после просмотра записи первого автономного телеблока, опущенного на поверхность планеты. Но уже после выхода из форстанции я с лихвой получил всю недостающую гамму ощущений.

Первый маршрут мы проделали на кэбе — станционном вездеходе. Он представляет собой прямоугольную платформу с четырьмя креслами и корпусом из прозрачного репелона.

Отъехав метров двести, мы остановились.

— Ну как тут с разумом, профессор? — поинтересовался я. Саади озабоченно возился с большим черным ящиком, который, как я понял, и был тем самым полевым психоиндикатором. Судя по недовольному бормотанию Абу-Фейсала, прибор отказывался производить задуманную профессором революцию в контактологии.

— Не ладится? — участливо спросил я.

— Не могу взять в толк, Алеша. Если верить показателям детектора, то все вокруг буквально бурлит от высшей нервной деятельности.

Я посмотрел на шкалу, где примитивный индикатор действительно отплясывал взволнованный танец в интервале «интеллекта», и расхохотался.

— Как понимать ваш смех? — обиделся Саади.

— Поздравляю, профессор. Ваш гениальный прибор, несомненно, исправен. И отлично действует.

— Но я не могу поверить…

— Тогда вы отказываетесь поверить в нашу с вами разумность!

Абу-Фейсал начал было возражать, но остановился на полуслове и тоже рассмеялся, поняв свою ошибку. Он забыл вынести пси-микрофоны наружу, а репелоновая кабина оказалась отличным экраном. Ее защитные стенки не только изолировали «детектор разума» от всех внешних пси-волн, но и блокировали внутренние. Пришлось опустить стенки и вынести датчики на внешнюю сторону. Индикатор сразу успокоился, замерев где-то чуть выше нуля. Зато забеспокоились мы с Саади.

Нет, мы волновались не за свою безопасность. Нас защищала силовая автоматика костюмов и шлемофильтры, а стенки кэба, если понадобится, захлопнутся в доли секунды. И не воздух Мегеры действовал на нас каким-либо особым образом. Это был почти земной по составу воздух, вполне пригодный для дыхания, да еще контролируемый легочным монитором.

Зловещим, неприязненным сделался свет, заливавший пустыню: розовато-сиреневый, угрюмый. Словно в миражном мареве подрагивали над нами диск Красного солнца и три малых луны. Конечно, свет солнца не изменился, но за стеклом кабины он казался мертвенно бледным, ирреальным. Не рассеиваемый репелоном свет окутал нас, и я проникся вдруг ощущением, что мир планеты, по которой мы колесили на кэбе, вовсе не мертвенная пустошь. Этот мир, независимо от наших ощущений, живет своей жизнью, чуждой нам и непонятной, а мы, два земных существа, — незваные гости в этом мире…

— Вам ничего не показалось, Набиль? — спросил я, невольно приглушая голос.

— Ага, значит, и вы почувствовали! — обрадовался профессор. — Но не пугайтесь. Это действие психофона Мегеры. Признаков внеземного интеллекта пока нет. Биодеятельность планеты только на низших и средних уровнях.