Двадцать минут на Манхэттене - [8]

Одной из таких девиаций, характерных для Нью-Йорка, было и остается многообразие языковых и поведенческих навыков иммигрантов, начавших с середины XIX века преобладать в городском населении. Нью-йоркская элита смотрела на иммигрантов со все возрастающим беспокойством, видя в них лишь источник преступлений, болезней, беспорядков (особенно после крупных волнений призывников в 1863 году[14]) и, по мере того как век шел к своему концу, базу для радикальных политиков, представлявших собой угрозу стабильности традиционных институтов и власти как таковой. Реформа жилищного домостроительства стала плодом чистейшего альтруизма, смешанного с научно обоснованным усилием остановить распространение заболеваний среди граждан и укрепить власть. Олмстед оказался лидером этой пространственной «цивилизационной миссии». Города с их пространствами коллективной рекреации, уверял он, способны порождать здоровье, долголетие и добрососедство.

Якоб Риис, датский эмигрант, ставший ведущим газетным репортером своего времени и пионером фотографии, которого Теодор Рузвельт впервые припечатал прозвищем «разгребатель грязи», наиболее полно выразил двусмысленную природу реформизма с его сочувствием и в то же время презрением к тем, кто пытается «выбиться в люди». «Как живут остальные» – это одновременно и гневное обличение трущоб, и расистский путеводитель-справочник по тем, кто в них обитает. Вот китаец: «Века бесчувственного идолопоклонства, простого служения чреву лишили его существеннейших качеств, необходимых для того, чтобы оценить возвышенное учение веры, чьи движения, чей дух бескорыстия выходят за пределы его понимания… Хитрость и скрытность в такой же степени присущи китайцу в Нью-Йорке, как кошачья походка – его войлочным туфлям… он по натуре своей чистоплотен как кошка, которую напоминает также своим жестоким коварством и дикой яростью, когда разозлен. В бизнесе, как и в домашней жизни, он сторонится света… Расспросите полицейского – средний китаец скорее будет ежедневно играть в азартные игры, чем есть каждый день».

А вот евреи. «Деньги – их бог. Жизнь сама по себе мало что значит по сравнению с самым ничтожными банковским счетом… Поразительно, насколько силен инстинкт доллара и цента [в еврейских детях]… Но брань и насмешки – не то оружие, которым можно бороться с сыном Израиля. Он принимает их спокойно – и возвращает с процентами, когда приходит его время. Он по своему опыту, горькому и сладкому, знает, что все достается тому, кто умеет ждать – включая земли и дома его гонителей». Подобные же утонченные социологические выкладки Риис применяет к итальянцам, ирландцам, черным, цыганам, немцам – и прочим адресатам его христианской благотворительности. Интересно, насколько мое собственное неприязненное отношение к моему домовладельцу (о котором – позже) продиктовано знакомством с подобными изысканиям.

Всеобщее возмущение городскими трущобами нашло свое отражение не только в журналистике «разгребания грязи», но и в энергичных усилиях по созданию альтернативной жилищной модели самого визионерского толка. XIX век в Америке стал великой эпохой для «воображаемых сообществ». В избытке рождались такие утопические поселения, как Брук Фарм, Онейда и Нову. Больша́я их часть была религиозной по своей сути, но еще бо́льшая – вдохновлена радикальными светскими идеями Роберта Оуэна, Шарля Фурье и других. Их наследие стало также в значительной степени политической основой для архитекторов-модернистов, увлеченных смесью идей о всеобщем равноправии, псевдорелигиозными поисками праведной простоты и одновременно озабоченных вопросами здоровья и гигиены, вписанными в более традиционные подходы урбанистического реформизма. Зиждились все эти теории и инициативы на вере (ложной) в то, что внешние формальные усовершенствования способны преобразовать общественную жизнь. Более мрачная версия этой действенной веры нашла свое воплощение в исправительных учреждениях. В начале XIX века развернулась горячая дискуссия между обществами призрения заключенных Бостона и Филадельфии о том, какое обустройство камер и дневной распорядок с наибольшей вероятностью способны перековать заблудшие души их подневольных обитателей. Многочисленные тюрьмы оказались разделены в зависимости от приверженности к той или иной системе.

У Нью-Йорка длительные отношения с разными моделями планирования. Планирование и рост города – свидетельство непрекращающегося взаимодействия с меняющимися удачными примерами на каждом уровне, от отдельных зданий, парков и общественных пространств до инфраструктуры и всеобъемлющего взгляда на город в целом. Движение от «домов Старого закона» к «домам Нового закона», например, сопровождалось чередой архитектурных конкурсов и исследований, поддержанных такими благотворительными организациями, как Квартирная комиссия Ассоциации условий жизни бедняков, Общество этической культуры, Благотворительное общество. Их усилия, производимые параллельно с деятельностью аналогичных обществ в других городах Америки и Европы, подразумевали активное участие архитекторов и значительно расширили типологические возможности жилищного строительства, делая альтернативные варианты доступными для широкой публики. Они также сумели перевести разговор о реформах на должный уровень, объяснив, что улучшения жилищных условий можно добиться, лишь рассматривая более крупные земельные участки и занимаясь конфигурацией целых городских блоков. Подобная взаимная связь морфологии и плотности стала константой при выработке городских форм.