Два соперника - [12]

Разговоръ этотъ происходилъ на балконѣ. Емельянъ Васильевичъ прервалъ этотъ разговоръ.

— Фу! смучила меня эта корзинка. И какъ на грѣхъ у конки никакого мальчишки, который-бы помогъ мнѣ дотащить эту корзинку, проговорилъ онъ, ставя закуски на столъ. Веревка отъ корзинки всѣ пальцы мнѣ перерѣзала. Здравствуйте, обратился онъ къ женѣ и дочери. Вотъ тутъ… берите… Тутъ лососина копченая, кильки, сардинки, омары и вино.

— Французской горчицы купилъ? встрѣтила его жена.

— Забылъ. Изъ ума вонъ.

— Дуракъ. И чѣмъ у тебя голова набита! Три раза я тебѣ напоминала, чтобы ты купилъ французской горчицы. Иванъ Артамонычъ еще вчера спрашивалъ французскую горчицу, когда языкъ съ горошкомъ подали.

— Матушка! Да вѣдь сколько помнить-то пришлось. Коньяку полбутылки къ кофею купилъ.

— Пьяница. Вѣдь вотъ объ коньякѣ не забылъ, потому что самъ его любишь трескать.

— Ты-же мнѣ коньяку приказывала купить.

— Довольно. У Ивана Артамоныча въ департаментѣ былъ?

— Былъ, былъ… Какъ-же… Съ пяти часамъ онъ пріѣдетъ. Въ восторгѣ… То есть въ такомъ восторгѣ, что Наденька согласилась за него выдти замужъ, что просто на седьмомъ небѣ! Въ дежурной мы съ нимъ разговаривали. Обнялъ онъ меня и расцѣловалъ. Знаешь, Анна Федоровна, онъ оказывается большой рыболовъ. До страсти любитъ рыбу удить.

— Это мнѣ наплевать. Ты разсказывай про дѣло-то.

— Про какое дѣло?

— Да насчетъ приданаго-то? Говорилъ ты ему, что мы по нашимъ средствамъ не можемъ дать Наденькѣ даже самаго скромнаго приданаго.

— Забылъ… развелъ руками Емельянъ Васильичъ.

— Господи! Да зачѣмъ тебя посылала-то къ нему въ департаментъ! воскликнула Анна Федоровна. — Вѣдь только затѣмъ и посылала, чтобы ты выяснилъ ему этотъ вопросъ.

— Я думалъ, что ты меня посылала напомнить, чтобы онъ пріѣзжалъ сегодня къ намъ обѣдать.

— Ну, что мнѣ съ тобой дѣлать! — всплескивала руками Анна Федоровна, — Вѣдь ты совсѣмъ полоумный. Посылаютъ человѣка о дѣлѣ разговаривать, а онъ о рыбной ловлѣ…

— Самъ онъ, самъ о рыбной ловлѣ началъ говорить — и дѣйствительно мы тутъ о головляхъ, до объ окуняхъ… Я ему про Чистяковскій прудъ, гдѣ много карасей… Онъ объ щукахъ… На щукъ онъ осенью даже съ острогой ѣздитъ.

— Вонъ! Скройтесь съ глазъ моихъ!

— Да чего ты сердишься-то, душечка! Вѣдь вопросъ о приданомъ можно и сегодня послѣ обѣда выяснить. Человѣкъ вчера мѣховую ротонду Надюшѣ обѣщалъ, пальто съ куницами покойной жены, брилліанты…

— Довольно. Чтобы я васъ больше и не видѣла до пріѣзда Ивана Артамоныча. Намъ нужно завтра ѣхать въ городъ всѣ тряпки заказывать, я думала, что ужъ ты съ деньгами отъ него вернешься, а ты извольте видѣть!..

— Да онъ дастъ, дастъ денегъ на приданое. Это сейчасъ видно, это не такой человѣкъ. Помилуйте, человѣкъ какъ котъ влюбленъ, даже слезы на глазахъ были, когда говорилъ со мной о Надюшѣ…

— Не дразни ты меня! Понимаешь, не дразни и уходи, а то я въ тебя вотъ этой жестянкой съ омарами пущу.

Анна Федоровна дошла до изступленія. Емельянъ Васильевичъ обратился къ дочери.

— Надюша! Да заступись хоть ты за меня, — сказалъ онъ.

— Нѣтъ, папенька, это ужъ слишкомъ, отвѣчала Наденька. — Дѣйствительно, мы расчитывали завтра ѣхать заказывать бѣлье для меня, покупать матеріи на платья…

— Да у него все есть, все послѣ покойницы жены — и все тебѣ пойдетъ.

— Да вы съума сошли! Не могу-же я носить бѣлье послѣ покойницы, ходить въ покойницкихъ отрепанныхъ платьяхъ. За старика замужъ выхожу, жертву приношу ему, и вдругъ обносками послѣ его жены пользоваться! Я хочу, чтобъ онъ мнѣ сдѣлалъ самое роскошное бѣлье и самый лучшій гардеробъ, только тогда я за него пойду.

— Оставь, Надя. Съ твоимъ отцомъ разговаривать, все равно что въ стѣну горохъ кидать — никогда не прилипнетъ. Ему хоть колъ на головѣ теши — онъ выпучитъ идіотскіе глаза, да такъ и будетъ ходить.

— Ахъ, Боже мой! Да понимаете-ли вы, что все это мы сегодня послѣ обѣда за кофеемъ выяснимъ, сказалъ Емельянъ Васильевичъ. — Подолью я ему въ кофей коньячку и подниму вопросъ о приданомъ. При васъ подниму, вы тутъ-же будете. Такъ-то даже лучше, когда душа у него размякнетъ. Душа размякла, передъ глазами Надюша въ видѣ приманки сидитъ — вотъ тогда и потроши его, и бери съ него что хочешь.

— Вонъ! крикнула Анна Федоровна и указала на дверь въ другую комнату.

Емельянъ Васильевичъ съежился, махнулъ рукой и отправился переодѣваться изъ вицмундира въ пиджакъ.

Въ столовой загремѣли посудой, ножами и вилками, приготовляя обѣденный столъ. Анна Федоровна все еще ворчала и ругала мужа. Дочь такъ и не переодѣлась, но мать настояла, чтобы та поверхъ малороссійсскаго костюма надѣла передникъ, дабы имѣть случай сказать жениху, что она только что сейчасъ отъ хозяйственныхъ занятій. Емельянъ Васильевичъ сунулся было въ столовую откупоривать бутылки съ виномъ, но его выгнали вонъ.

Около пяти часовъ, пара сытыхъ лошадокъ-шведокъ подкатила къ палисаднику дачи колясочку Ивана Артамоныча. Изъ нея вылѣзъ Ивана Артамонычъ. Въ рукахъ онъ держалъ что-то завернутое въ бѣлую бумагу и перевязанное розовой тесьмой.

— Наденька! Женихъ… Поправься. Емельянъ Васильичъ! Пріѣхалъ… Бѣги къ калиткѣ! крикнула Анна Федоровна.

Отецъ, мать и дочь бросились встрѣчать жениха.