Два солнца - [9]

И даже в радости

Нет-нет

Да промелькнет тот самый,

Серый

И монотонно-горький цвет.

И прозвучит рассветной ранью

Навеки близкая земля,

Что не в масштабе мирозданья,

А в грустной песенке шмеля.

1966

* * *

Я рассветной дорогою

Мимо речки иду.

И последнюю

Трогаю

В белом небе звезду.

Скоро солнце проклюнется

Из скорлупки зари.

Над рекой,

Как над улицей,

Пролетят сизари.

Входит облако в облако

И плывет надо мной,

Отражается в омуте

Заревой стороной.

Прячет белые лилии

Тростниковая дрожь.

Я не жду тебя, милая,

Знаю — ты не придешь.

Что поделать!

Невесело...

И, встречая зарю,

Одеянье невестино

Я березе дарю.

А колечко,

Что милая

Подарила в саду,

Я на чашечку лилии

Осторожно кладу.

Пусть играет,

Качается

На рассветной волне.

Речка с небом венчается,

Благодарная мне.

И уйду я далече.

Но и там,

Вдалеке,

Будет видеться речка

С кольцом на руке.

1966

ЧУВСТВО РОДИНЫ

Родина, суровая и милая,

Помнит все жестокие бои...

Вырастают рощи над могилами,

Славят жизнь по рощам соловьи.

Что грозы железная мелодия,

Радость или горькая нужда?!

Все проходит.

Остается — Родина,

То, что не изменит никогда.

С ней живут,

Любя, страдая, радуясь,

Падая и поднимаясь ввысь.

Над грозою

Торжествует радуга,

А над смертью

Торжествует жизнь!

Медленно история листается,

Летописный тяжелеет слог.

Все стареет.

Родина — не старится,

Не пускает старость на порог.

Мы прошли столетия с Россиею

От сохи до звездного крыла.

А взгляни —

Все то же небо синее,

И над Волгой та же тень орла.

Те же травы к солнцу поднимаются,

Так же розов неотцветший сад,

Так же любят, и с любовью маются,

И страдают, как века назад.

И еще немало будет пройдено,

Коль зовут в грядущее пути.

Но светлей и чище чувства Родины

Людям никогда не обрести.

С этим чувством человек рождается,

С ним живет и умирает с ним.

Все пройдет.

А Родина — останется.

Если мы то чувство сохраним.

1967

8 СЕНТЯБРЯ НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ

А. Софронову

Последнего татарника огонь

В тот миг погас на Куликовом поле,

Когда от боли озверевший конь

Его прибил железною подковой.

Закат угрюмо трогал высоту.

Стихала битва.

Пахло тенью росной.

Был страшен конь:

Мундштук горел во рту,

Ломая зубы,

Обжигая десны.

Был страшен конь, окрашенный зарей:

В его крестце с утра стрела торчала,

И он весь день метался одичало

Над трупами, над влажною землей.

Века...

Века с того минули дня.

Минули Освенцим и Хиросима.

А я все слышу

Крик невыносимый,

А я все вижу

Этого коня.

Все вижу я,

Как с кровью пополам —

Не рьяно, а устало, постепенно —

Еще зарей окрашенная пена

В два ручейка течет по удилам.

Погасни же, кровавая заря!

Яви прохладу, тишину на раны...

Из векового древнего тумана

Глядит на мир восьмое сентября.

Я все понять бы в том тумане мог,

Я все коню безгласному прощаю,

Но как он боль, скажите, превозмог,

Когда ушел,

Погасший,

Из-под ног

Татарника неяркий огонек,

Гореть и жить уже не обещая?!

Кто был хозяин этого коня —

Не мне судить!

Да и не важно это.

Коня, не увидавшего рассвета,

Мне жаль с высот сегодняшнего дня.

Он умирал,

Не ведая о том,

Что я спустя века

О нем припомню,

Что я приду на Куликово поле,

Сорву татарник бережно, с трудом.

С трудом...

И он горит в моих руках

Среди степной и обнаженной сини,

Напоминая жизнь мою в веках,

И смерть мою,

И воскрешенье ныне.

Легли колюче на мою ладонь

Четырнадцатый век с двадцатым веком.

А там,

Над Доном,

Бродит мирный конь

И слепо доверяет человеку.

1967

* * *

И. Стаднюку

Когда душа перерастает в слово

И это слово

Начинает жить,

Не будьте же к нему весьма суровы

И не спешите

Скорый суд вершить.

Пускай звучит не так, как бы хотелось!

Вам надобно понять его суметь.

У слова есть

Рождение

И зрелость,

Бессмертие

И подлинная смерть.

И я живу, понять его стараясь,

И постигаю слова торжество,

К его бессмертью не питая зависть

И не глумясь над смертностью его.

И, поклоняясь

Неподвластным тленью

Словам всепотрясения основ,

Я вижу душ высокое горенье

В звучанье

Даже самых смертных слов.

1967

ЖУРАВЛИ

М. А. Шолохову

Лед на реках растает,

Прилетят журавли.

А пока

Далеки от родимой земли

Журавлиные стаи.

Горделивые птицы,

Мне без вас нелегко,

Я устал от разлуки,

Будто сам далеко,

Будто сам за границей.

Будто мне до России

Не дойти никогда,

Не услышать,

Как тихо поют провода

В бесконечности синей.

Не увидеть весною

Пробужденья земли...

Но не вы виноваты во всем,

Журавли,

Что случилось со мною.

А случилось такое,

Что и осень прошла,

И зима

Распластала два белых крыла

Над российским покоем.

И метель загуляла

На могилах ребят,

Что в бессмертной земле,

Как в бессмертии, спят,

Хоть и пожили мало.

Вы над ними, живыми,

Пролетали века.

И шептали их губы

Наверняка

Ваше трубное имя.

С вами парни прощались,

И за землю свою

Умирали они

В справедливом бою,

Чтобы вы возвращались.

Чтобы вы, прилетая,

Знали, как я живу.

Ведь за них

Я обязан глядеть в синеву,

Ваш прилет ожидая.

Ведь за них я обязан

Домечтать, долюбить.

Я поклялся ребятам,

Что мне не забыть

Все, чем с Родиной связан.

Вот и грустно: а может,

Я живу — да не так.

Может, жизнь моя стоит

Пустяшный пятак,

Никого не тревожит?

Может, я не осилю,

Может, не устою?

Может, дрогну — случись —