Два семестра - [95]

Сильвия посидела еще в тоскливом раздумье. В распахнутое окно вливалась далекая томная музыка, но была это отравленная музыка.

Если все это так, если ее ясновидение не ошибка, то следует неумолимый вывод. Сегодня в семь часов Алексей Павлович Гатеев должен быть свободен, ведь он не негодяй, не развратник, не обманщик. Он страшно затянул, он до последней минуты затянул разрыв с Сильвией, но только потому, что он добрый, жалостливый человек. А теперь — еще до семи часов — необходимо прийти к ней и сказать: «Сильвия, я не волен в своих чувствах, расстанемся друзьями...»

Сильвия, вздрогнув, решительно поднялась и пошла домой.

Вся эта фантасмагория улетучилась еще по дороге. Дома стало смешно и весело. Ее болезненная мнительность вполне объяснима, и от объяснения на сердце становится еще веселее. Надо же столько напридумывать, и на таком скудном материале, как пустая записочка и двухминутная прогулка по коридору!

В пять часов она поговорит с Костровой о Тейне и простится с ней.

В кино с Алексеем можно пойти и завтра. Или в субботу... Они редко ходят вместе. Впрочем, недавно были в театре, смотрели эту печальную пьесу Когоута... В субботу он не будет занят.

Настольные часы с черным циферблатом говорят, что срок истекает. Красивые часы, подарок мужа ко дню рождения. Но почему черные?.. Ах, начинается пошлая символика: черные часы — черное время! Чепуху надо выкинуть из головы, я даже не имею права портить себе здоровье.

Сейчас придет Кострова, скоро за дверью раздастся звонок... А интересно, как Алексей поступит с ключом от этой двери, если он придет сегодня в последний раз? Положит его на стол? или пришлет потом в письме? или оставит на кафедре? Нет, это совершенно невозможно, он воспитан в профессорском доме — он бросит ключ в реку... Что за наваждение, опять эти мысли!..

Прислушиваясь, ожидая звонка, Сильвия ясно различила звук ключа, повернувшегося в замке. «Соседка...» — резонно сказала она себе, не веря этому ни на миг. Тяжкие надуманные события разорвались в клочья, и где-то мелькнул лишь последний обрывок: «...к семи часам он должен быть свободен...»

—      Ну, кончили истязать студентов?..

—      Кончили... На прощанье одна, длинная, как жердь, басом заговорила. Я, говорит, тургеневских девушек понимаю лучше, чем Тургенев, потому что Тургенев все-таки не девушка.

—      Не улыбайся, Алексей, если не хочется. Проступают морщины возле губ... и основное настроение тоже проступает. Голова опять болит? Кофе тебе или чаю?

—      Нет, голова не болит.

Сильвия принесла на диван подушку с кровати, еще раз приказала не улыбаться, заставила снять галстук, расстегнула воротник — и ушла в кухню.

В кухне под полочкой висело маленькое зеркало. Сильвия пригладила волосы; лицо было радостное, порозовевшее, но с глазами ничего нельзя было поделать, глаза еще не успели уйти оттуда, из выдуманного несчастья.

А ведь сейчас явится Кострова. «Жаль, что я ее позвала...» Но вслед за этим метнулось чуточку злорадное: «...ничего, пусть узнает!..» И даже шевельнулась еще одна полумыслишка: «А не нарочно ли ты забрала у него галстук?» Ах, какая мелкая труха! Стыдно...

Настоящий мужчина уклончив, прямо говорить «нет» он не любит. Избегать встреч, не отвечать на письма... или писать, что занят, или улыбаться с морщинами у рта — это и есть «нет», которое надо уметь прочитать вовремя и не добиваться, чтобы оно было сказано... в официальном порядке.

Ну и сумбур в голове! Надо же налить в чайник воды и идти в комнату.

—      Я вскипячу тебе чаю, от кофе ночью спать не будешь.

Алексей Павлович не ответил ничего. В эту минуту и раздался звонок.

—      Это Кострова звонит, — сказала Сильвия и пошла открывать, преследуемая совсем уж идиотской мыслью — наденет он галстук или не наденет?..

Она ввела Фаину Кострову в комнату... Галстук лежит на диване: бывают и такие положения у воспитанного человека, когда надеть галстук более неприлично, чем не надеть. Сам же человек стоит у окна...

На этой вымученной шутке игра Сильвии с несчастьем кончилась — сейчас оно ее задушит. Она увидела их лица.

Но и полузадушенная, она сделала еще одну попытку. С жестокостью, затмившей разум, — пусть хоть умрут сейчас эти оба! — она сказала, чуть дрогнув голосом, но медленно и раздельно:

—      Извини, Алексей! У нас с Костровой маленький разговор, мы тебя пока оставим... Потом будем все вместе чай пить.

Не дожидаясь его ответа, она пригласила девушку в смежную комнату: соседки нет дома. Обе сели. Думать о логике разговора было невозможно, однако Сильвия задавала все же какие-то вопросы о Тейне и получала ответы, глядя, как на пепельно-бледные щеки возвращаются нежные краски юности. Говорилось что-то и о будущем Фаины, об аспирантуре, но это было еще мучительнее, и Сильвия вернулась к первой теме, пытаясь закончить эту нескладную беседу.

—      А Тейн и Кая еще молоды, — сказала она. — Людям молодым часто нравятся сложные отношения, они их сами и усложняют.

Кострова вдруг подняла голову, серые глаза заблестели.

—      Сложные отношения — это большею частью лживые отношения! — жестко проговорила она. — Для правды всегда найдутся простые слова.