Два семестра - [94]

—      У меня вопросов больше нет, — проскрипел Эльснер.

Когда Кострова скрылась за дверью, встал Гатеев и тоже вышел... Да боже мой, да ничего в этом нет особенного, вышел и вышел. Вон Эльснер тоже собирается уйти.

Вернулся. Слишком скоро, слишком скоро. За такое время можно сказать только два-три слова: «Фаина, я буду ждать вас вечером...» Какой вздор приходит в голову! Ничего он ей не говорил.

Дверь отворилась — Астаров. Надо тоже пойти пообедать, но прежде...

Сильвия написала записку: «Пойдемте вечером в кино». Сложив ее вчетверо, передала через Астарова Алексею Павловичу. Пришел ответ: «К сожалению, буду очень занят».

Студентка, тихонькая, совсем заморенная наукой, длинно рассказывала о Жуковском. Давид Маркович вынул было портсигар, но, спохватившись, опять спрятал. У Сильвии началась головная боль, сильная, в темени.

Выслушав все о Жуковском, Давид Маркович ушел покурить, но пропал надолго. Перетерпев еще четверть часа, Сильвия шепнула, что идет обедать, и Астаров кивнул утвердительно. Но, выйдя, она почувствовала отвращение к самой мысли о еде... Буду очень занят... буду очень занят... Приблизительно такую записочку написал он однажды Нине Васильевне.

Все же Сильвия пошла в буфет, нужно хоть кофе выпить... И сразу стукнуло сердце: за столиком сидела Кострова. Сказать ей — приходите сегодня ко мне?

—      Приходите сегодня ко мне, Кострова. По-моему, нам не мешает кое о чем поговорить, пока вы еще не покинули наш город. Вы когда уезжаете?

—      В субботу.

—      Так вот сегодня и приходите. Часов... в семь.

—      В семь я не могу... А в пять нельзя?

—      Можно и в пять, пожалуйста, — решительно сказала Сильвия.

—      Я приду. Мы ведь не будем очень долго разговаривать?..

Сильвия, выпив кофе, пошла на кафедру... Милая девушка, но хорошо, что в субботу она уезжает.

«Вечером я буду очень занят». Ну и что же? Человек может быть очень занят вечером. «В семь часов я прийти не могу». А что? Мало ли куда студентка Кострова собирается идти в семь часов.

Зачем придумывать себе горе? Все это совпало случайно, горе имеет более резкие очертания. Не так ли?

С Костровой в пять часов нужно будет поговорить о Тейне — она о нем что-нибудь знает, наверное. Разговор вполне естественный и даже необходимый. Женитьба далеко не всегда меняет судьбу, а судьба этого второкурсника слишком близко задевает самое главное в работе некой Сильвии Реканди.

Невзначай можно и спросить, куда Кострова торопится к семи часам. Ах, сумасшествие! Ничего не надо спрашивать.

На кафедре Давид Маркович неистово курил и читал какую-то бумажку. Не взглянув на Сильвию, начал декламировать:

Дети, овсяный кисель на столе.

Кушайте, светы мои, на здоровье!..

Сильвия молча села на диван — не было сил притворяться веселой, да и к чему. Давид Маркович поднял голову, посмотрел. Тем же тоном, каким декламировал, сказал:

—      А может быть, надо кому-нибудь шею накостылять? Так я к вашим услугам.

Сильвия таким предложением была неприятно удивлена, хотя и тронута. Белецкий же спросил еще раз:

—      А может быть, в переносном смысле?

—      Спасибо, Давид Маркович. Не надо ни в прямом, ни в переносном.

—      Ну что ж, буду принимать пилюли «Марбор» для укрепления бюста... — Он сел рядом и показал Сильвии список путевок на лето. — Вот смотрите, прекрасная путевка. Как вы думаете? Эта лучше всех... Я сам непременно поехал бы, но ведь я моментально свалюсь в реку Арагву при моей походке... Поезжайте, Сильвия Александровна.

—      У меня еще один экзамен.

—      Я согласен проэкзаменовать всех ваших балбесов. А отпуск можно передвинуть, поговорите с Астаровым. Садитесь-ка к столу, пишите заявление в профсоюз, я продиктую...

—      Нет, нет, я должна подумать.

—      Что ж тут думать? Отличная путевка... Ну, думайте. — Он встал. — Пойду оценивать языковые уродства, а вы идите обедать, у вас глаза голодные. И не возвращайтесь, мы скоро кончим.

Давид Маркович ушел. По правде говоря, его заботливость еще больше расстроила Сильвию — что это он обращается с ней, как с тяжело больной? Какова бы ни была его наблюдательность, однако не может же он догадываться о том, что...

Сильвия не успела довести свою мысль до конца, как вдруг Давид Маркович вернулся. Она подумала — забыл что-нибудь, но он, глядя ей в лицо, сказал:

— Вы воображаете, что я райская лилия? Не воображайте.

И тотчас же ушел. Взгляд его смутил Сильвию больше, чем слова, будто бы и шутливые... Зачем это? Только растравляет боль.

Не надо поддаваться тоске, не надо... Но в голове опять встает четкий рисунок надвигающихся событий. В семь часов Алексей Павлович и Фаина встречаются в парке. Она с девичьей нежной покорностью смотрит ему в глаза. Все ясно без слов. Но ему мешает нечто, не имеющее особого значения, однако еще не ушедшее из действительности. Это она, Сильвия.

Он любит Фаину, любовь, не совсем осознанная, зародилась уже тогда, осенью, при первых встречах. Из «мужской вежливости» Сильвию он не оттолкнул — как же можно, просто неловко было бы... Потом, вероятно, возникла и жалость. Не мог же он не видеть горчайшую ее любовь. Понемногу запутался: счастье зовет к себе, жалость держит за полы. Но вот Фаина в субботу уезжает, как же отпустить ее?..